Эра Ершова - В глубине души

— Вы человек или нет? — закричал садовник не своим голосом. — Вам говорят, ребенка привезли, по вашему обещанию. Девочка умрет, если вы ей не поможете, а вы здесь по коту траур справляете! Стыд вы потеряли, вот что!

Антон в ужасе смотрел на разбушевавшегося подчиненного, и смысл его слов доходил до него плохо.

Он думал о том, что жизнь его в опасности, потому что садовник, как клещами, сжимал его руку, и он чувствовал, что этот дикарь при желании может раздавить его, как козявку.

Вся эта безобразная сцена длилась не больше минуты, потому что подоспела охрана и оттащила взбесившегося садовника в сторону. Антон с возмущением поправил на себе пальто и, бросив через плечо начальнику охраны:

— Чтобы к моему возвращению его здесь не было, — уселся в машину и уехал.

Когда машина выезжала из ворот, водитель заметил на другой стороне улицы батюшку.

Он как-то обреченно смотрел на дом и не двигался с места. Антон попа не заметил.

— Ты чего, Тимофеич, с ума сошел? — вразумляли коллегу охранники. — Они ж тебя с такими характеристиками выгонят, с голоду помрешь.

— Ну и пусть! — угрюмо отвечал Иван Тимофеевич. — Я в этом доме поганом все равно больше ни минуты не останусь. С жиру они бесятся! Людей вокруг себя не замечают.

С этими словами он двинулся во флигель собирать вещи, и тут начальник охраны пришел сообщить, что к нему визит — батюшка ожидает.

Иван Тимофеевич, не зная, как смотреть священнику в глаза, поплелся в домик охраны. Отец Михаил сидел на стуле и смотрел на садовника ласковым взглядом.

— Зря ты скандал устроил, — произнес он вместо приветствия, и Иван Тимофеевич с облегчением понял, что охранники уже все рассказали. — Не зря же сказано, — продолжал батюшка, — скорее верблюд войдет в игольное ушко, чем богатый в царствие небесное! Видно, не судьба этой девочке пожить на этом свете.

— А где же девочка? — удивился садовник.

— А она в такси спит, таксист хороший мужик попался, бесплатно нас катает.

— Ты это… — Садовник со смущением полез в карман брюк и достал внушительных размеров конверт. — Вот, возьми… — Он положил деньги на стол перед священником. — Я восемь лет копил, думал, на какое-то дело, а какое ж дело может быть важнее жизни ребенка.

— Спасибо… — Священник положил руку на конверт, тем самым давая понять, что деньги принял.

— Ну что ж. — Отец Михаил встал. — Пойду я тогда, в обратный путь нужно пускаться.

Он откланялся и двинулся было к двери, когда садовник закричал:

— Стой! Я с вами пойду.

— Да подожди ты суетиться, — попытался остановить его начальник охраны. — Тебе собраться надо, расчет получить.

— А я уже собрался, — весело выкрикнул садовник, — а деньги я у них не возьму, пускай подавятся!

И все увидели, что в Иване Тимофеевиче что-то изменилось. Он выглядел как человек, которого из тюрьмы отпускают на свободу, в то время как остальные должны отбывать наказание дальше.

И эти остальные смотрели на него с затаенной завистью.

Весело сверкая глазами, Иван Тимофеевич попросил батюшку немного обождать и рысью помчался к оранжерее.

Эта оранжерея была его детищем и единственным утешением в постылой жизни. Он болел душой за каждый цветочек, за каждое растение как за собственных детей.

Растения были все дорогие, привезенные с разных концов света.

Иван Тимофеевич ворвался в оранжерею и остановился посредине, не понимая, зачем он сюда пришел. Привычный влажный запах растений на мгновение лишил его решимости.

«Может, остаться, — подумал он, — вымолить у хозяина прощение. Он простит, потому что другому садовнику с его хозяйством не справиться… — Но тут же, припомнив высокомерный тон и презрительный взгляд Антона, садовник опять пришел в бешенство. — Так не цвести же вам для этих иродов!» — воскликнул он, и звук его голоса эхом размножился в стеклянных покатых стенах.

Надев перчатки, Иван Тимофеевич принялся за дело. Только первые два лимонных деревца причинили ему боль, а потом он вошел в раж и стал безжалостно, с корнем выдирать одно растение за другим.

Разорив таким образом половину оранжереи, он наконец заметно поутих и понял, что надо бежать.

За такое дело и за решетку угодить можно. По-быстрому стянув перчатки и бросив их в образовавшуюся на полу кучу земли, Иван Тимофеевич понесся в свой флигель, схватил вещи и уже через пять минут вместе со священником сел в такси и отъехал от проклятого места.

— Ты нас в аэропорт отвези, — обратился отец Михаил к таксисту. — Довольно ты по городу из-за нас намотался. Мы с Лидочкой там переночуем, а завтра, глядишь, домой улетим. Прямо не знаю, как матери ее в глаза-то смотреть! Провалил я мероприятие. Как есть провалил.

— Ну, во-первых, не ты, а я провалил, — возразил Иван Тимофеевич. — Мне и ответ держать. Я, батюшка, с тобой домой поеду. Осточертела мне эта Москва! Больно жадный город. Не для людей. Так что я с тобой в аэропорт.

— Вы что! Совсем, что ли! — возмутился водитель. — Какой аэропорт! Ребенок еле дышит, а они его в аэропорт ночевать тащат!

— А что же нам делать, — вздохнул батюшка, — у нас здесь жилья нет.

— Ко мне поедете, — заявил таксист. — Я здесь недалеко квартиру снимаю. Соседи хорошие, земляки. Мы с женой и детьми к ним пойдем, а вы у нас переночуете. Да, кстати, меня Гурам зовут, а вас?

Познакомились.

Квартира, которую снимал Гурам, была двухкомнатной халупой, расположенной на рабочей окраине. Фасадом дом выходил прямо на трубу, из которой день и ночь в небо вырывалось открытое пламя, и трудно было представить себе более бесприютное место на земле.

Но когда Гурам привел гостей в дом, ощущение бесприютности сразу пропало.

В тесной квартирке, до отказа набитой людьми, было тепло и почему-то просторно. Никто друг другу не мешал, и казалось, что люди эти не замечают, в каком бедственном положении находятся.

Детей накормили и уложили спать, а взрослые уселись на крохотной кухне, и жена Гурама Лия до глубокой ночи потчевала их грузинскими блюдами. Пили чачу, и, охмелев, Гурам поведал историю их бегства.

— Жили мы в Гаграх, — рассказывал он, — хорошо жили, дружно. Кто абхазы, кто грузины, никто не различал. А потом началась эта война. Люди стали как звери. Отца моего, старика, на пляж вывели и расстреляли. Да разве этот пляж для таких дел годится! Мы с женой и детьми, слава богу, в это время в Тбилиси были, у родственников. Чудом живы остались. Всё бросили, всё! Какой дом был, с виноградником! Вид на море! Ничего не осталось! — Гурам заплакал.

— Ничего, ничего, — потрепала его по волосам Лия, — главное, живы.

И Гурам согласился:

— Да, да, главное — живы, и дети растут, в школу ходят.

Наутро Гурам повез гостей в аэропорт.