Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

— Русские после первой не закусывают, — ответил он.

Тогда гитлеровец налил второй стакан. Пьяные голоса в избе притихли. Григорий снова выпил до дна и упрямо повторил:

— Русские не закусывают и после второй.

Гитлеровцы наперебой закричали:

— Пей, руски свиния…

Покалеченные в воздушном бою ноги едва держали Григория, невыносимо саднило тело, свинцом наливались веки. Собрав волю, он думал: «Только бы устоять, не упасть перед гадами на колени».

А немец наливал еще стакан:

— На, Иван. Перед смерть кушайт!..

Когда через силу, принуждая себя, Григорий сделал последний глоток, за спиной услышал тихий женский голос:

— Возьми, сынок… Если что — и умереть будет легче, закуси. И за что они только мучают тебя, изверги!

Григорий обернулся. В дверях избы стояла худенькая, по-деревенски повязанная платком старушка и протягивала ему блюдце, на котором лежало несколько огурцов и помидоров. Она уже направилась к Григорию, но здоровенный эсэсовец с маху ударил ее тяжелым сапогом в грудь.

Упало блюдце, покатились по полу помидоры и огурцы. С криком «Кого бьешь, гад!» Григорий кинулся было на гитлеровца, но и его сбили с ног. Снова заходили по израненному телу удары. Кажется, вся комната, весь мир заполнились чугунно-литыми ударами…

Пройдет много лет. Григорий Устинович Дольников получит однажды письмо от болгарского писателя Стаса Попова.

«Уважаемый Григорий Устинович!

Вас беспокоит болгарский писатель-шолоховед. Вот уже много лет я изучаю творчество Михаила Шолохова. Мною издано несколько книг на болгарском языке. Печатаюсь и в советских журналах. В связи с этим я много езжу по вашей стране. В одной из таких поездок, в вагоне поезда, следовавшего из Москвы на юг, я услышал, как трое ехавших в купе обсуждали кинофильм «Судьба человека». Один из них заявил, что он лично знает, кто является прототипом Андрея Соколова, что это летчик, теперь уже генерал, и рассказал Вашу судьбу. Я представился и попросил Ваш адрес.

Григорий Устинович! Мне удалось найти около десятка участников Великой Отечественной войны, чья судьба схожа с судьбой шолоховского Андрея Соколова. Расхождения незначительны. Учитывая Вашу занятость, я все же осмелюсь просить Вас ответить на следующие вопросы:

Как и где Вы познакомились с Шолоховым? Как удалось Вам бежать из плена? И наконец, мог ли в действительности Андрей Соколов, выпив три стакана, не закусывая, будучи полуголодным и отощавшим, вернуться в барак, не опьянев до беспамятства?..»

Григорий Устинович ответил болгарскому писателю на все его вопросы. Несколько позже в раздумьях о былом он заметит: «Думал ли я тогда о смерти? Конечно, думал. Пока жив, я готов был драться с врагом, лишь бы уцелеть, выжить, вернуться к своим, чтобы вновь бороться. Я не имел права умереть, не сделав еще что-то для Родины. Я верил: советские люди победят, они будут дышать полной грудью, работать, радоваться, любить, творить. Но не зависела ли в какой-то мере их судьба от того, как приму смерть я, двадцатилетий летчик-истребитель младший лейтенант Дольников?..»

Что же касается эпизода с шолоховским Соколовым, то на него генерал Дольников ответил просто:

— Могу подтвердить — ни Соколов, ни я в ту минуту не опьянели: мы пили под дулом автомата…

После гестапо Григорий Дольников очнулся в машине — куда-то везли. «Должно быть, на расстрел…» — решил про себя. Но вот въехали в большое село. Машина остановилась у какого-то здания — не то сарай, не то конюшня, — и Григория втолкнули туда.

Лежа лицом вниз, первые минуты он ничего не мог разобрать: мрак, напряженная тишина, спертый воздух. Потом до наго донеслись тревожные стоны и храп. «Значит, здесь люди…» — подумал Григорий и пополз в темноту.

— Не ползай тут! Бери правее, к стене, — сказал кто-то.

Упершись в стену, Григорий прилег. От ран и побоев тела своего почти не чувствовал — одна бесконечная боль… Неожиданно кто-то прикоснулся — рука мягкая, теплая.

— Ты летчик, я знаю. Я сразу поняла, как тебя приволокли сюда…

— Уйди, подлюга! — ответил Григорий злобно. О провокаторах, доносчиках, власовцах он слышал не раз.

— Тихо, тихо. Не шуми. Я — Наташа, разведчица, — снова прикоснулась к нему незнакомка. — Меня завтра расстреляют. А ты уйдешь. Немцы держат пленных летчиков отдельно. Если уйдешь, передай нашим: задание я выполнила…

Разведчица Наташа еще что-то говорила Григорию, а он, слабый от потери крови, проваливался в полузабытье и видел себя в далекой белорусской деревне Сахаровка бегущим по росному лугу наперегонки с деревенскими мальчишками… Ясно вспомнилось, даже запах почувствовал холодных осенних яблок, как с отцом убирал сад. Из кучи листьев подымался горьковатый дымок костра, ветром разносило его по саду, а когда среди дня из серых туч повалил снег с дождем и стало темно, они укрылись в сторожке. Развели огонь, озябшими красными руками выхватывали горячие картофелины из чугуна, стоявшего на столе, макали в соль. И запивали молоком, налитым в кружки… Все это давно так было, словно в другой жизни…

В детстве Григорий любил слушать рассказы отца о революционном Петрограде. Солдат, потом кочегар депо Путиловского завода, Устин Дольников встал в ряды революционных рабочих. В девятнадцатом году вернулся в Сахаровку, и крестьяне избрали его председателем сельсовета. В годы коллективизации кулаки дважды стреляли в Устина Дольникова, но не запугали. Позже он перешел работать лесником-объездчиком. Отправляясь в объезд, часто брал с собой сына. Тогда и полюбил Григорий тайные тропы, делянки, просеки отцовского лесничества. А еще больше запомнились долгие зимние вечера в сторожке отца, когда тот зажигал керосиновую лампу и начинал читать рассказы Джека Лондона. Прибавит свету и читает о том, как в суровом краю белого безмолвия, измученные голодом, ползли человек и волк. Затаив дыхание, слушал Гришутка, как человек бросил вызов смерти и победил…

Но вот через деревню Сахаровка прошел неукротимый тиф. Он унес сначала шестнадцатилетнюю сестру Григория, потом отца. И тогда Григорий понял, что на нем теперь ответственность за семью. Завернула мать в носовой платок шестьдесят восемь рублей, собрала маленький деревянный сундучок и благословила сына в дорогу. Оказался Григорий Дольников в Минске в школе фабрично-заводского обучения, выучился на слесаря-вагонщика и с четвертым — высшим! — разрядом явился на завод. Не было рабочему специалисту и шестнадцати лет, но приняли в коллективе уважительно. А вскоре Григорию доверили комсомольско-молодежную бригаду слесарей — назначили бригадиром. «Дадим, братцы, невиданные проценты!» — призвал он парней. Больше агитировать не потребовалось. Двойной месячный план, да еще на два дня раньше установленного срока, выполнили молодые стахановцы. Все были премированы, портреты бригады вывесили на Доске почета.