Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Каково поживаете, друзья? Мы, значит, недалеко отошли от Касл-Ботереля, когда как вчастил ливень, да как кинулись мы бежать да порой и останавливаться, чтобы передохнуть, и так без конца, и моя бедная голова просто раскалывается! Вжж, вжж, вжж, ох уж эта жарка рыбы, что длится с утра до ночи, – произнес надтреснутый голос, что в этот миг донесся от двери.

– Боже великий, а это еще кто? – тихонько воскликнула миссис Смит и обернулась, чтобы узреть Уильяма Уорма, который пытался войти и выказать всю свою мыслимую любезность и дружелюбие, растягивая лицо в широченной улыбке, что ничуть не отражала его настоящее самочувствие, на которое он жаловался только что. Позади него стояла женщина, которая была по размерам вдвое больше него, с огромным зонтиком над головой. То была миссис Уорм, его жена.

– Входи, Уильям, – сказал Джон Смит. – Мы не каждый день закалываем свинью. И вы также, миссис Уорм. Добро пожаловать к нам. С тех пор как вы все переселились из пасторского домика, где жили Суонкорты, я вас почти не вижу.

– Да, по правде сказать, с той поры, как я заделался смотрителем заставы со шлагбаумом да на платной дороге, я куда-то выхожу очень мало, посещаю одну лишь церковь по воскресеньям, поскольку таковы теперь мои обязанности, не то что прежде, в семье пастора, как видите. В любом случае, наш сынишка уже может присмотреть за шлагбаумом, и вот я жене сказываю, говорю я, значит: «Барбара, давай-ка соберемся да навестим с тобою Джона Смита».

– Мне жаль слышать, что твоя бедная голова по-прежнему болит.

– Ну, доложу я тебе, эта несносная жарка рыбы так и продолжается дни и ночи напролет. И, знаешь ли, временами то не одна только рыба, но больше бекон да лук. Да, я прямо слышу шипение жира и шум жарки, как наяву, как в жизни; не правда ли, Барбара?

Миссис Уорм, которая в это время была занята тем, что складывала свой зонт, подтвердила эти слова, и теперь, войдя в дом, оказалась широколицей женщиной спокойного нрава, с бородавкой на щеке, в самом центре которой росло несколько волосков.

– А пытался ты когда-нибудь вылечить шум в голове, который тебе досаждает, мастер Уорм? – спросил Мартин Каннистер.

– Ох, да, помилуй тебя бог, я уж все перепробовал. Ох, Провидение милосердно к роду человеческому, и я все надеялся, что уж к этому-то времени оно явит себя, но вот сколько годков я уже прожил, служа семье пастора, а облегченья от боли все нет как нет. Ох, я бедная старая развалина, а житье на свете означает, что ты не оберешься хлопот!

– Правда, грустная правда, Уильям Уорм. Все так и есть. Мир нуждается в том, чтобы кто-то присматривал в нем за порядком, иначе все у нас идет вверх дном.

– Снимите-ка с себя мокрое, миссис Уорм, – сказала миссис Смит. – Правду молвить, мы в некоторой растерянности, поскольку сын у нас только что приехал аж из самой Индии на день раньше, чем мы его ждали, да мясник, заколовший свинью, должен прийти, чтобы разделать тушу.

Миссис Барбара Уорм, никоим образом не желая пользоваться тем, что люди пребывают в растерянности да рассматривать их во все глаза, сняла с себя капор и накидку, не отрывая взгляда от цветов, растущих на клумбе неподалеку от парадного входа.

– Какие красивые тигровые лилии! – сказала миссис Уорм.

– Да, они очень хороши, но доставляют мне столько тревог, поскольку здесь часто играют дети, а с ними нужен глаз да глаз. Они объедают у лилий стеблевые луковички и говорят, что это смородина. Прямо беда с этими ребятишками, они к этому пристрастились, и теперь так и ходят кругами вокруг моих лилий.

– И ваш львиный зев так же пышно расцвел, как всегда.

– Что ж, это правда, – отвечала миссис Смит, погружаясь в беседу на эту тему и принимая нравоучительный тон. – По своему нраву они больше походят на христиан, чем на цветы. Но довольно хорошо уживаются с остальными и не требуют особого ухода. И то же самое можно сказать вот об этих ветреницах [134] Ветреница хубэйская (лат. anemone hupehensis, англ. диал. miller’s wheel) – осеннецветущий вид многолетних цветковых растений рода ветреница или анемона из семейства лютиковые (лат. Ranuncula-сеае). Ветреница вырастает высотой 50–90 см, цветы красно-розовые, полумахровые, стебли нуждаются в опоре. . Эти цветы я очень люблю, хотя они такие простенькие. Джон всегда говорит, что такие цветы доброго слова не стоят, но мужчины никогда не были знатоками по части милых и скромных цветов. Он говорит, его любимые цветы – это цветная капуста. Но ручаюсь вам, что в весеннюю пору меня просто в дрожь бросает, поскольку тогда происходит форменное убийство.

– Быть того не может, миссис Смит!

– Знаете ли, Джон окапывает им корни, только вообразите. Орудует своей неуклюжей лопатой, рассекая ею корни, луковицы – все, что еще не пустило таких заметных побегов, чтоб хорошо виднелись, выворачивает их из земли и крошит на кусочки. Вот прошлой осенью я только собралась пересадить некоторые тюльпаны, как обнаружила каждую луковицу вверх тормашками, а стебли – изогнутыми дугой. Он выворотил их из почвы еще весной, и хитрые создания скоро смекнули, что небеса находятся не там, где им полагается быть.

– А что это за дивные цветы под живой изгородью?

– Они-то? О Боже, да это же треклятая синюха! [135] Синюха ползучая (лат. Polemonium reptans, англ. диал. Jacob’s ladder) – вид цветковых растений рода синюха (лат. Polemonium). Травянистый многолетник. Высота куста – не более 30 см, имеет сизозеленые листья с широкой кремовой окантовкой, цветы – ярко-голубые, собранные в слегка поникающие соцветия. Вместо того, чтоб расхваливать их, я прихожу в ярость от того, что эти цветы столь охотно расцветают в тех местах, где их совсем не желали сажать. Они по-своему очень хороши, но я не интересуюсь цветами, которых не убивает полное отсутствие ухода за ними. Я могу делать все, что моей душе угодно: выкапывать их, вырывать с корнем, выпалывать их, выдергивать, – и все равно их у меня слишком много. Я вырублю их под корень – глядь, а они опять поднялись на грядке, да еще какие мощные. Выбрасываю их через изгородь, они и там расцветают, заглядывая мне в лицо, словно голодная собака, которую прогнали прочь, а она через неделю-две снова прокралась назад, такая же, как раньше. Куда ни глянешь, синюха выросла и там и сям, и посадите ее в месте, где сроду ничего не всходило, и увидите ее густые заросли через месяц-другой. Прошлым летом Джон навез новых удобрений, сложил их в кучу и говорит: «Мария, если у тебя найдутся такие цветы, которые тебе не нужны, ты можешь посадить их вокруг навозной кучи таким образом, чтобы хоть немного прикрыть ее, хотя что-то стоящее вряд ли станет там расти». Я подумала: «У меня есть кусты синюхи; посажу-ка я их там, в таком-то месте они уж точно не навредят»; и я туда отсадила немало кустов синюхи. Они все росли и росли, и в навозе, и вокруг него, и проросли его насквозь да так размножились, что навоза-то самого вовсе не стало видно. Когда Джон захотел взять немного навоза, чтобы удобрить что-то в саду, то в сердцах сказал: «Да чтоб нация разом конфисковала эту твою синюху, Мария! Она съела все удобрение, каждый его дюйм, и пользы теперь от этого навоза не больше, чем от простого песка». Ну, разумеется, именно так эти прожорливые цветы и поступили. Я убеждена, что главный секрет синюхи состоит в том, что это никакие не цветы, а просто-напросто сорняки, если хотите знать правду.