Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Да, это мастер Стефи, не может быть никаких сомнений. Рад свидеться с вами снова так скоро, мастер Смит, – сказал Мартин Каннистер, умеряя радость, прозвучавшую в его словах, строго-беспристрастным выражением лица, с тем чтобы привести в согласие, насколько возможно, свои чувства с торжественностью, царящей в фамильном склепе.

– Взаимно, Мартин; и вам также, Уильям, – сказал Стефан, кивая всем остальным, кто, будучи с полным ртом сыра и хлеба, не мог произнести свое приветствие словами и вынужден был ограничиться дружелюбным выражением глаз и молчаливой улыбкою.

– Кто умер? – повторил Стефан.

– Леди Люкселлиан, бедняжка, отошла в мир иной, что ожидает всех нас, – произнес помощник главы каменщиков. – Да, а мы собираемся расширить фамильный склеп, чтобы сделать для нее место.

– Когда она умерла?

– Сегодня рано утром, – отвечал его отец с выражением лица, что перекликалось с какими-то его постоянными мыслями. – Да, этим утром. Мартин бил в колокола, почитай, целый день. Что ж, этого ожидали. Она была очень слаба.

– Да, бедная душа, этим утром, – подхватил помощник главы каменщиков, удивительно старый человек, кожа коего, казалось, была слишком велика для его тела, если он не стоял неподвижно. – К этому времени она уж точно знала, бедняжка, поднимется ли она вверх или спустится вниз.

– Каков был ее возраст?

– Не более чем двадцать семь или двадцать восемь при свете свечей. Но великий боже! При дневном свете и я могу сойти за сорокалетнего, если освещенье будет удачное.

– Да, дневное время или ночное – это прибавляет аль убавляет годков двадцать богатым женщинам, – сказал Мартин.

– На самом деле ей был тридцать один, – сказал Джон Смит. – Мне это известно от тех, кто знает точно.

– Всего-навсего и не больше?!

– И выглядела она очень больной, бедная леди. Правду молвить, так она мертва была на протяжении нескольких лет, задолго до того, как ее прибрал Господь.

– Как говаривал мой старик-отец: «Мертва, да наземь не валится».

– Я видел ее, бедняжку, – отозвался каменщик, что находился позади нескольких отодвинутых гробов. – Ее, из всех людей, совсем недавно, на прошлый день Св. Валентина. Она была под ручку с нашим лордом. И я себе тогда и говорю: «Смерть уже оставила свою печать на вашем прелестном челе, благородная леди, хотя вам это и в ум не входит».

– Я полагаю, наш лорд напишет всем прочим помазанникам божиим в королевстве, чтоб их поставить в известность, что она преставилась?

– Это уж сделано, и причем давно. Я видел связку писем, которую отправили через час после ее смерти. Такой удивительной черной каймою обведено каждое письмо – полдюйма шириной по меньшей мере.

– Слишком широко, – заметил Мартин. – Короче говоря, совершенно исключено, чтоб человеческое существо настолько горевало, чтобы делать эдакую траурную кайму на полдюйма. Я уверен, что люди переживают не больше, чем на узенькую такую кайму, если они переживают вообще.

– И у нее были две маленькие девочки, разве нет? – спросил Стефан.

– Прелестные ясные личики!.. Осиротели теперь без матери.

– Они, бывало, все забегали в пасторский домик Суонкортов, чтобы поиграть с мисс Эльфридой, когда я служил там, – сказал Уильям Уорм. – Ах, все мы там будем! – Последнюю ремарку он добавил затем, чтобы привнести необходимой меланхолии в замечание, кое, по правде говоря, едва ли годилось для того, чтобы вместить ее в достаточной мере. – Да, – продолжал Уорм, – они, значит, бегали по лестницам вверх, они бегали по лестницам вниз, повсюду вертелись вокруг нее. Очень уж они привязаны к ней, очень. Ах, дела!

– Любили ее даже больше, чем родную мать, как это говорят по всей округе, – добавил каменщик.

– Что ж, видишь ли, это же естественно. Леди Люкселлиан держалась с ними так отчужденно, такой она была вялой, что они не могли любить в ней веселую подружку, кою дети хотят обрести в родне. Вот как-то раз прошлой зимой я видел, как мисс Эльфрида беседовала с нашей леди и ее двумя дочками, и мисс Эльфрида вытирала им носики ТАК заботливо… никогда не видел, чтоб наша леди этак заботилась о них; и, натурально, дети привяжутся сердцем к тому, кто их лучший друг.

– Как есть, так и есть, леди теперь уж отошла в мир иной, а мы должны расчистить для нее место, – сказал Джон. – Давайте-ка, парни, допивайте свой эль, да мы попросту освободим вот этот угол, и таким образом все будет чисто для начала работ у той стены завтра на рассвете.

Затем Стефан спросил, где будет лежать леди Люкселлиан.

– Здесь, – сказал его отец. – Мы собираемся отодвинуть эту стену и сделать углубление; и это все, что от нас требуется сделать до похорон. Когда мать нашего лорда умирала, она сказала: «Джон, склеп должен быть расширен до того, как кого-то еще в него положат». Но я и подумать не мог, что это потребуется так скоро. Надо бы передвинуть лорда Джорджа первым, я полагаю, Симеон?

Он указал ногою на тяжелый гроб, накрытый тем, что первоначально было красным бархатом, который теперь уже давно выцвел.

– Как ты скажешь, так лучше и сделаем, мастер Джон, – отвечал каменщик, лицо которого сплошь избороздили морщины. – Ах, бедный лорд Джордж! – продолжал он, глядя с задумчивостью на тяжелый гроб. – Он и я были когда-то злейшими врагами, насколько могут враждовать люди, когда один из них лорд, а другой – простой смертный. Бедный малый! Он хлопал меня по плечу и ругался так по-родственному да по-соседски, словно был обычным парнем. Да, бывало, клянет он меня на чем свет стоит, а потом буря уляжется, и славные скобы на его прекрасных новых зубах заблестят на солнце, словно латунные кандалы на ногах каторжника, а я, будучи бедным и незначительным человеком, был, значит, принужден молчать в ответ на всю его ругань. Да еще такой здоровенный, внушительный джентльмен, каков он был! Да, он мне даже нравился временами. Однако бывало порою, как посмотрю на его страшенный рост да подумаю про себя: «Какой же вы тяжестью будете, мой лорд, в наших руках, как придет время спускать ваш гроб в усыпальницу под Энделстоунскою церковью!»

– И он был тяжелый? – спросил молодой каменщик.

– Тяжелый. Он весил около пяти сотен фунтов, как мне думается. Его свинцовый гроб, его дубовый гроб, да тяжелые ручки, да то, да се… – Тут старик хлопнул по гробу с такой силой, что кости в нем загрохотали. – Он чуть не сломал мне спину, когда я на своих плечах нес его сюда. «Ах, – говорю я здесь Джону, – говорил же я, Джон?.. Чтоб еще когда-нибудь слава другого человека так придавливала к земле прочих!» Но, знаете, порою мой лорд Джордж был мне по душе.

– Вот ведь странно, если подумать, – сказал другой каменщик. – Что в то время, как они все здесь находятся под одной крышей, сплоченная и объединенная семья Люкселлианов, в действительности они, должно быть, рассеяны на небесах среди стад агнцев божиих да среди паршивых овец, не правда ли?