Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин [сборник litres]

– Впрочем, как бы то ни было… – Артур был как на иголках, – мне кажется, что нам уже пора.

– И что вы намерены с ним делать дальше? – спросил я у фройляйн Шрёдер.

– Ну, на этот счет вы можете не беспокоиться, герр Брэдшоу. Вот провожу вас и тут же спущусь за сыном консьержа. Обещаю вам, он выйдет отсюда тихо-тихо. А если попробует буянить, то ему так достанется…

Мы торопливо попрощались. Фройляйн Шрёдер была чересчур возбуждена победой, и дело обошлось без слез. Артур расцеловал ее в обе щеки. Она стояла на лестничной площадке и ждала, пока мы выйдем на улицу. За ее спиной в дверь гостиной опять отчаянно забарабанил Шмидт.

Мы сели в такси и успели проехать половину пути до вокзала, покуда Артур не взял себя в руки: настолько, что вновь обрел дар речи.

– Матерь Божья… мне кажется, я еще ни разу не уезжал из города через такие неприятности…

– Можете провести эту сцену как восторженные проводы. – Я оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что второе такси с долговязым сыщиком по-прежнему висит у нас на хвосте.

– Как по-вашему, Уильям, что он станет делать дальше? Пойдет в полицию?

– Это вряд ли. Пока он пьян, они его и слушать не станут, а когда протрезвеет, сам поймет, что смысла в этом для него немного. В любом случае он и понятия не имеет, куда вы направляетесь. Единственное, что ему известно: сегодня ночью вас, вероятнее всего, в стране уже не будет.

– Знаете, мой дорогой мальчик, может быть, вы и правы. По крайней мере, будем на это надеяться. Хотя, конечно, у меня на сердце останется тяжелый груз – ведь я-то уеду, а вы останетесь здесь, с ним. Постарайтесь быть поосторожнее, ладно?

– Ну, меня-то Шмидт беспокоить не станет. С его точки зрения, я того не стою. Ему гораздо проще будет найти себе другую жертву. Боюсь, что у него в записных книжках кандидатов в таковые найдется немало.

– Да, пока он был моим секретарем, такого рода возможности у него, конечно, были, – раздумчиво согласился Артур. – И я ничуть не сомневаюсь, что он выжмет из них все, что только сможет. Этот мерзавец тоже не лишен талантов – весьма своеобразных, конечно… Н-да, несомненно… Н-да…

Наконец все было позади. Маленькое недоразумение со служащим в камере хранения, суета с багажом, поиски места в углу у окна, раздача чаевых. Артур перегнулся ко мне из окна купе; я стоял на платформе. До отхода поезда осталось пять минут.

– Передадите от меня привет Отто, хорошо?

– Передам.

– А Анни – скажете, что я ее люблю?

– Непременно.

– Жаль, что их нет сейчас с нами.

– Что поделаешь.

– Но в нынешних обстоятельствах это было бы неосмотрительно, как вам кажется?

– Да, конечно.

Я стоял и ждал, когда же наконец тронется поезд. Говорить, как выяснилось, было не о чем, кроме таких вещей, о которых теперь уже и незачем было говорить: слишком поздно. Артур, казалось, почувствовал образовавшийся между нами вакуум. И начал беспокойно обшаривать запас своих привычных фраз – в поисках нужной:

– Как бы я хотел, чтобы вы сейчас отправились со мной, Уильям… Мне, знаете ли, будет страшно вас не хватать…

– Что вы говорите? – неловко улыбнулся я, остро почувствовав всю неуместность происходящего.

– Правда-правда… На вас я всегда мог положиться, в любое время. С первой же минуты нашего с вами знакомства…

Я покраснел. Просто удивительно, как он умудрился сделать так, что я почувствовал себя по отношению к нему совершеннейшим мерзавцем. В конце концов, разве я когда-нибудь по-настоящему его понимал? Разве я ценил его так, как он того заслуживал? Разве я – неким неведомым мне образом – не вел себя с ним по-свински? Чтобы хоть как-то переменить тему, я спросил:

– Вы помните нашу первую поездку? Я до сих пор никак не могу понять, почему они тогда на границе устроили такой переполох? Они что, уже и в те времена успели положить на вас глаз?

Артура такого рода воспоминания не слишком интересовали:

– Должно быть, уже успели… Н-да…

Еще одна пауза. В полном отчаянии я бросил взгляд на часы. Еще одна минута. Он снова завел все ту же песню – неловко, с очередной фальшивой ноты:

– Постарайтесь не судить меня слишком строго, Уильям… Мне бы не хотелось думать, что…

– Артур, перестаньте городить чушь. – Я постарался, чтобы фраза прозвучала как можно менее резко. – Честное слово, просто смешно.

– Жизнь – такая сложная штука. Я, может быть, далеко не всегда и не во всем был последователен, однако с полной искренностью могу вам сказать, что в глубине души я был неизменно верен партии… Пожалуйста, скажите, что верите мне, ну прошу вас!

Нет, он был положительно невыносим: нелеп и начисто лишен даже самых зачаточных представлений о совести. Но что мне оставалось делать? В тот момент попроси он как следует, и я готов был присягнуть, что дважды два – пять.

– Хорошо, Артур. Я вам верю.

– Благодарю вас, Уильям… О господи, ну теперь мы и в самом деле тронулись. Надеюсь, все мои чемоданы в вагоне. Благослови вас Бог, мой мальчик. Я никогда вас не забуду. Где мой макинтош? Ах да, все в порядке. А шляпа у меня – она хорошо сидит? До свидания. Пишите почаще. До свидания.

– До свидания, Артур.

Поезд, набирая скорость, вырвал у меня его наманикюренную лапку. Я прошел еще немного по платформе и остановился, и махал, пока последний вагон не скрылся из виду.

Повернувшись к выходу, я едва не натолкнулся на человека, который стоял прямо у меня за спиной. Это был сыщик.

– Прошу прощения, Herr Kommissar, – пробормотал я.

Он даже не улыбнулся.

В начале марта, сразу после выборов, [54] Выборы 5 марта 1933 г. – первые при новом рейхсканцлере – Гитлере, в правительстве у которого кроме него самого было только два члена НСДАП – Фрик и Геринг. Нацисты получили на выборах около 44 % голосов. как-то вдруг установилась теплая и влажная погода. «Гитлер нагадал», – сказала жена консьержа. А сын ее пошутил – мы, мол, должны быть благодарны Ван дер Люббе: [55] Мариниус Ван дер Люббе, голландец по национальности, был задержан «на месте преступления» у подожженного штурмовиками Рейхстага. Нацисты объявили его коммунистом, агентом Коминтерна. На этом обвинении строился затем Лейпцигский процесс, где на основании показаний Ван дер Люббе судили его самого, председателя коммунистической фракции рейхстага Торглера и болгарских коммунистов Димитрова, Попова и Танева. Рейхстаг горел так жарко, что снег растаял. «Такой милый мальчик, – со вздохом заметила фройляйн Шрёдер. – И как он только может заниматься такими жуткими вещами?» Жена консьержа фыркнула.

Наша улица выглядела празднично – если выйти на нее и окинуть взглядом неподвижно свисающие из окон черно-бело-красные флаги на фоне голубого весеннего неба. На Ноллендорфплац подле кафе на улице сидели люди в пальто и читали о coup d'Etat [56] Государственный переворот ( фр .). Практически сразу после мартовских выборов гитлеровский гауляйтер в Баварии фон Эпп (Бавария – крупнейшая из германских земель, имевших свой ландтаг и свое правительство) арестовал баварского премьер-министра Хельда, распустил правительство и «унифицировал» Баварию с остальной Германией. в Баварии. Из репродуктора на углу вещал Геринг. Германия пробудилась, [57] Здесь обыгран лозунг, которым заканчивался манифест, выпущенный при учреждении в 1890 г. «Пангерманского союза»: «Германия, пробудись!» – и взятый затем на вооружение национал-социалистами. сказал он. Магазин мороженщика был открыт. Наци, одетые в форму, ходили туда-сюда с напряженным, серьезным выражением на лицах, как будто выполняли какие-то ответственные поручения. Читатели газет у кафе поворачивали головы им вслед, улыбались, и вид у них был вполне довольный.