Уильям Моэм - Десять величайших романов человечества [litres]

Читатель, наверное, помнит, как для выполнения контракта ему пришлось написать небольшой роман под названием «Игрок». Это не лучшая его вещь, но любопытно, что в героине, Полине Александровне, угадывается Полина Суслова; этот образ предвосхищает тип женщины, в которой любовь соединена с ненавистью, – он будет подробно разработан в поздних романах. Дополнительный интерес роман вызывает тем, что в нем Достоевский очень точно описывает хорошо знакомые ему чувства несчастной жертвы, пристрастившейся к игре; после прочтения романа понимаешь, почему, несмотря на все унижения, на нужду, в которую он вовлекал не только себя, но и близких, на недостойные поступки (взятые из фонда деньги предназначались для работы, а не для игры), постоянную необходимость клянчить деньги у друзей, потерявших терпение от нескончаемых обращений, – почему, несмотря на все это, он не мог противостоять искушению. Все люди, наделенные творческим инстинктом, в большей или меньшей степени эксгибиционисты, и Достоевский тут не исключение; он живо описывает, как полоса удач может вознаградить за постыдные поступки. Зеваки, сгрудившись у стола, не сводят глаз со счастливого игрока, словно он божество. Они в изумлении и восхищении. Он центр всеобщего внимания. Это бальзам для несчастного, страдающего от жуткой застенчивости. Выигрывая, он испытывает пьянящее чувство могущества; он чувствует себя хозяином своей судьбы, ведь его ум, интуиция настолько безошибочны, что он может контролировать игру.

«Стоит только хоть раз выдержать характер, и я в один час могу всю судьбу изменить», – говорит писатель устами своего «игрока». «Главное – характер. Вспомнить только, что было со мною в этом роде семь месяцев назад в Рулетенбурге, перед окончательным моим проигрышем. О, это был замечательный случай решимости: я проиграл тогда все, все… Выхожу из воксала, смотрю – в жилетном кармане шевелится у меня еще один гульден: «А, стало быть, будет на что пообедать!» – подумал я, но, пройдя шагов сто, я передумал и воротился. Я поставил этот гульден… и, право, есть что-то особенное в ощущении, когда один, на чужой стороне, далеко от родины, от друзей и не зная, что сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний! Я выиграл и через двадцать минут вышел из воксала, имея сто семьдесят гульденов в кармане. Это факт-с! Вот что может иногда значить последний гульден! А что, если б я тогда упал духом, если б не посмел решиться?» [64] Цитируется по книге «Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 10 томах». Т. 4. С. 432. М., 1956.

Страхов, старый друг Достоевского, описал его жизнь и в связи с этой работой послал письмо Толстому, которое Элмер Мод приводит в своей биографии писателя и которое я хочу, немного сократив, процитировать:

«Все время писания я был в борьбе, я боролся с поднимавшимся во мне отвращением, старался подавить в себе это дурное чувство…

Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком. Он был зол, завистлив, развратен, он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали б смешным, если б он не был при этом так зол и так умен… По случаю биографии я живо вспомнил эти черты. В Швейцарии при мне он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: «Я ведь тоже человек».

Помню, как тогда мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности и что тут отозвались понятия вольной Швейцарии о нравах человека.

Такие сцены были с ним беспрестанно, потому что он не мог удержать своей злости… всего хуже то, что он этим услаждался, что он никогда не каялся до конца во всех своих пакостях. Его тянуло к пакостям, и он хвалился. Висковатов рассказывал мне, как он похвалялся, что совершил насилие над юной девушкой в купальне, куда ту привезла гувернантка…

При такой натуре он был очень расположен к сладкой сентиментальности, к высоким и гуманным мечтаниям, и эти мечтания – его направление, его литературная муза и дороги. В сущности, все его романы составляют самооправдание, доказывают, что в человеке могут ужиться с благородством всякие мерзости…» [65] Из переписки Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. Спб., 1914.

Действительно, его сентиментальность была слащавой, а гуманизм бесплодным. Он плохо знал «народ», с которым (а не с интеллигенцией) связывал надежды на возрождение России, и мало сочувствовал его тяжелой и горькой жизни. И резко нападал на радикалов, искавших пути облегчить народную участь. Лекарство, предлагаемое им для лечения страшной нищеты народа, заключалось в «идеализации его страданий и вырабатывании из него образа жизни. Вместо практических реформ он предлагал религиозное и мистическое утешение» [66] Simmons: Dostoevski. .

Рассказ о насилии над девочкой причинял боль поклонникам Достоевского, и они не верили этому. Слова Страхова основывались на слухах; но существует еще одна версия – якобы, мучимый угрызениями совести, Достоевский рассказал все старому другу, посоветовавшему ему в качестве наказания поведать о случившемся человеку, которого тот ненавидит больше всех, и потому Достоевский открылся Тургеневу. Но все это может быть неправдой. Однако подобная тема неоднократно всплывает в его книгах, и, говорят, что в запрещенной главе из «Бесов» речь шла о том же. Но и это не доказывает, что он в действительности содеял этот ужасный поступок. Эпилепсия могла вызвать галлюцинацию такой силы, что она породила в нем чувство вины; или, может быть, он, подобно многим романистам, заставил своего персонажа совершить преступление, к которому имел противоестественное влечение, но сам пойти на него не мог.

Достоевский был тщеславным, недоверчивым, вздорным, раздражительным, эгоистичным, хвастливым, ненадежным, безрассудным, ограниченным и невыносимым. Но это еще не все. На каторге он узнал, что люди могут быть убийцами, насильниками, ворами и в то же время могут совершать смелые, великодушные и добрые поступки по отношению к сокамерникам. Он узнал, что человек – не цельное существо, в нем соседствуют благородство и низость, порок и добродетель. В Достоевском не было склонности осуждать людей. Он был щедрым человеком. Никогда не отказывался помочь деньгами – ни нищему, ни другу. Даже терпя нужду, умудрялся что-то наскрести и выслать невестке, любовнице брата, никчемному пасынку и погрязшему в пьянстве младшему брату Андрею. Они вымогали у него деньги, как он вымогал у других, и это не вызывало в нем возмущения; напротив, он только жалел, что не может сделать для них больше. Он любил и уважал жену Анну, восхищался ею и ставил выше себя; в течение четырех лет, что они провели за границей, его самым трогательным образом мучил страх, что ей может быть скучно проводить время только в его обществе. У него было любящее сердце, и он жаждал быть любимым. Он с трудом поверил, что наконец нашел кого-то, кто, несмотря на все недостатки, которые он хорошо знал в себе, преданно любит его. С Анной он провел лучшие годы своей жизни.