Марко Вовчок - Свидание

— А маменька скупа, это уж всякий видит… Ой, Семка идет. Вы при нем потише, пожалуйста, все перескажет маменьке.

— Зачем вам хорошее платье, mademoiselle Annette, — утешал ее между тем Овчаров. — Ведь вы — еще маленькая.

— Я — маленькая! Это маменьке так угодно, чтоб я прослыла за пятилетнюю, — сказала она и чуть не ударилась в слезы. — Я воображаю, каких чудес она вам про меня не пересказала про мои успехи, про мои классы — тошно! Вот погодите, она меня еще позовет, на пол перед собой при вас посадит, станет гладить по головке, нежничать… Вы, я думаю, видели!.. Что я за несчастная!

— Ай, ай, какие капризы!.. Полноте. За это в угол ставят. Полноте. Ах, если бы я был такой пятилетний, как мне было бы весело! Меня бы гладили по головке!

Annette отняла у него руку.

— Вы с вашей Ольгой Николавной так не говорите! — вскричала она. — Подите к ней, любезничайте.

— Кто вам сказал, что я с ней любезничаю? Я с ней никогда не говорю.

— Нет, говорите, а вам стыдно признаться, что говорите: она — mauvaisgenre. Что, неправда, неправда? Она — не mauvais genre? [95] дурного круга? (франц.) .

— Нет, — сказал Овчаров, как-то смутясь, — Ольга Николавна — прекрасная девушка, но она, конечно, не из порядочного круга.

— Бросьте вы ее, Эраст Сергеич, — сказал Жорж, тормоша его за рукава, — охота связываться с плаксой. Пойдемте дразнить Семку.

Тот подходил.

— Я вам скажу: я ненавижу этого человека!

— За что, мальчишка?

— Так. Увалень, а все что-то про себя думает. Ну, Семен Иваныч, держите.

Жорж бросился на него со всех ног.

— Я не умею бороться, не умею; пустите, Егор Петрович, — проговорил тот, чуть не падая.

— Пусти, — сказал Овчаров.

— Так хотите, я вас самих поборю.

— О, нет, нет, прошу не трогать. У меня грудь болит.

Лицо Овчарова выразило ужас.

— Пусти Семена Иваныча. Я хочу посмотреть на твоего увальня, — шепнул он мальчику каким-то благодарным тоном, вероятно, за то, что его не помяли. — Семен Иваныч, как же вы предполагаете устроиться? Потолкуем.

Он отвел его в сторону. Оба сели, свесив ноги в канаву. Семен Иванович еще вздыхал от объятий Жоржа и, закурив папироску, перевел дух.

— Одолевает меня Егор Петрович, — сказал он, улыбаясь, — такой слабенький, а любит потешаться вот так иногда целые дни. Но прекрасный мальчик. Такие превосходные дети у Катерины Петровны. Я их чрезвычайно люблю.

Овчаров глядел на его раздосадованное лицо.

— А между тем вы с ними расстаетесь. Это очень жаль.

— Не так-то еще скоро расстанемся, — возразил Семен Иванович непроницаемо и с этой минуты стал совсем проницаем для Эраста Сергеевича. — Катерина Ивановна намерена из хозяйственных расчетов совсем поселиться здесь, в деревне. И лето и зиму. На неопределенные времена.

— Но это превосходно! Вы будете с ней часто видеться. И к тому же ее всегдашняя протекция.

— Оно, конечно, это — протекция… Правда, что я имею в виду еще одно устройство… Но что же делать? Мы — маленькие люди, Эраст Сергеич, как ни вертись, а без протекции нам тоже прожить нельзя.

— Натурально, — заметил Овчаров, — человеку без средств нельзя пренебрегать никакими выгодами или одною выгодой жертвовать для другой. Притом жалованье ваше в казенной палате все-таки будет невелико, а невинные доходы…

И Овчаров распространился об этих доходах. Убедясь во всем, что его интересовало в делах Семена Ивановича, он перешел к вопросу более серьезному — к общественному вопросу. Вопиющая необходимость разных реформ, критическое состояние наших финансов, его собственные заметки по этой части…

В эту минуту явился лакей с приглашением к чаю.

— Как вы нелюбезно изволили меня покинуть, — встретила их Катерина Петровна, — une tasse de thé [96] чашку чая (франц.) . .

— Не могу, благодарю вас, — сказал Овчаров, взглянув на жидкость, которую лакей держал перед ним на подносе. — И притом…

Он вынул часы. Оленька поспешно достала из кармана перчатки.

— Так не угодно ли… du laitage [97] молочное кушанье (франц.) . .— Катерина Петровна указала на свой столик. На нем что-то стояло. — Я роскоши не люблю, но в деревне роскошничаю. Покушайте.

Жорж и Annette уже давно возились в этом летаже.

— Не могу, — повторил Овчаров, между тем как Симон клал на блюдечко небольшую ложечку чего-то синевато-белого и захрустел сухариком. — Да и пора…

— Comment, vons me quittez? [98] Как, вы меня покидаете? (франц.) . Нет, присядьте.

Катерина Петровна пожала ему руку.

— Я и забыла: у меня еще есть к вам поручение.

— Что вам угодно? — рассеянно спросил Овчаров, глядя, как Симон удалялся с блюдечком в залу, а Оленька на балкон.

— Мне пишет графиня Евпраксия Михайловна. Она знает, что мы — соседи, и просила передать вам… Но бедная графиня, может быть, не подозревает, что на вас уже рассчитывать нельзя… Après tout, vous êtes devemu un é’tourdi de la prémiére sorte… [99] В конце концов вы стали порядочным вертопрахом… (франц.) . Я видела в вашем портфеле у m-lle Ольги… Там такие вещи.

— Как нельзя рассчитывать? На что? — спросил Овчаров, опять вынув часы.

— А ее книжки для народного чтения? Вы обещали статьи.

— О да!.. — Овчаров оживился. — Кто же вам сказал, что я забыл? Пожалуйста, напишите графине… Я буду ей и сам писать… Работы было много. Но у меня для нее заготовлено множество, надо только посообразиться, поразобраться в материалах… Помилуйте! где тут goétourderies! [100] ветрености! (франц.) . Это — дело вопиющей необходимости!

— Значит, вы еще не совсем погибли? Я обрадую графиню… Cette chère femme! Она и ее общество так хлопочут, столько жертв принесли для этого народа! Признаюсь вам, я в это не мешаюсь. Конечно, стоило бы мне сказать только слово, и меня бы пригласили участвовать. Но считайте меня хоть отсталой: je tronve quecen’est pas là la vocation de la femme [101] Эта милая женщина!.. я нахожу, что не в этом призвание женщины (франц.) . . Наше дело — семейный очаг.

Овчаров глядел на балкон. Оленька входила.

— И наконец, — продолжала Катерина Петровна, — je vous vous dire ma plus intime pensée [102] я хотела бы высказать вам мою самую задушевную мысль (франц.) . . Наша аристократия слишком самоотверженна… Мы их выучим, а что из этого будет? Ужасы!

— И ничего не будет, — возразил Овчаров.

— Вы не боитесь?.. Нет, признаюсь вам, я каждый день встаю и ложусь…

— Совсем напрасно. Положительно вам говорю, ничего не будет.

— Почему вы это знаете?

— Стоит вглядеться в порядок вещей. Он ясен, как дважды два. Когда-нибудь я вам растолкую.

— Ах, успокойте, бога ради… Вот Симон не может мне объяснить…

Симон вошел в эту минуту.

— Симон, что вы мне вчера говорили о дворовых людях?..

— Пора ехать, Эраст Сергеич, — сказала Оленька, воспользовавшись тем, что Катерина Петровна обратила речь к другому субъекту. Овчаров быстро встал.