Жоржи Амаду - Лавка чудес [litres]

Голос ее, тихий и надтреснутый, не разносится по церкви – он возникает и затухает в темной нише, едва достигая ушей Аршанжо.

– О, Лидио – лучший человек из всех, кого я знаю! Рядом с ним ты – нахальный бандит, Педро. Но все-таки в одном я ошиблась: в тот вечер мне надо было повстречать не Лидио, а тебя. Для кого я плясала всю жизнь? Клянусь, только для Ошала и для тебя, мой Педро. Это правда, ты знаешь, и если танцами все и кончилось, то потому только, что ты так захотел.

– Если б кто другой, а то Лидио… Ты сама сказала и причину.

Подходили новые гости, и церковь понемногу заполнялась. Женщины в изысканнейших нарядах по случаю свадьбы, самой пышной в сезоне, рассаживались по скамьям, шелестя шелком. Слышался тихий смех. Мужчины вполголоса беседовали, собравшись в глубине нефа. Избранные гости – свидетели, родственники новобрачных, представители власти – занимали места в двух первых от главного алтаря рядах кресел, где обычно заседал капитул. Роза узнавала то одного, то другого и обращала на них внимание Педро:

– Гляди, вон родители Алтамиро! Теперь они – моя родня, у меня куча богатых белых родственников, – засмеялась Роза, но смех ее звучал печально.

Мать жениха – полная, неторопливая женщина с добродушным выражением лица. Отец – полковник, владелец какаовых плантаций, худой, нервный и светловолосый, ему не хватало только коня и плетки. Он шел, высоко подняв голову, губы под пшеничными усами сложились в высокомерную улыбку, ни дать ни взять – иностранец.

– Гринго? – спросил Аршанжо.

– Он-то нет, отец его был вроде бы француз, фамилия у него Лавинь. Человек он что надо, Педро. Хоть и глядит иностранцем да к тому же богатей, каких мало, а пришел ко мне с визитом и жену привел. «Дона Роза, говорит, ваша дочь будет женой моего сына, невесткой мне. Мой дом к вашим услугам, мы с вами – родня». По его нраву, я была бы там, у алтаря. Да и сын его такой же.

– Жених?

– Да, Алтамиро. Они хорошие люди, Педро. Но если б я навязалась, родственники отца Миминьи не пришли бы, а тетки заменяли ей отца и мать. Разве плохо я сделала, что не пошла на скандал? Я же и отсюда все увижу.

Церковь заполнялась оживленным гулом голосов, праздничным волнением. Педро Аршанжо узнал профессора Нило Арголо под руку с доной Аугустой. Улыбнулся, единственный раз за все время церемонии. Роза крепче сжала его руку:

– Вот и тетушки. Они пришли, значит, и Миминья уже здесь.

Две седые старушки чопорно уселись в кресла у алтаря, против родителей жениха. Появился народ и на хорах, кто-то попробовал орган.

– Вон Алтамиро с посаженой матерью, женой сенатора.

Молодой человек понравился Педро: он вышел в отца цветом волос и кожи, а выражением лица, немного наивным, напоминал мать. В церкви собралось все высшее общество Салвадора, приехали гости из Ильеуса и Итабуны, Лавинь собирал тысячи арроб какао, а сын его, будто ему не хватало средств, занимался еще адвокатской практикой. Отец невесты выращивал и экспортировал табак, был вспыльчив, благороден, горяч, решителен, наживал, терял, снова обретал целые состояния. А ее мать, шептались женщины, – негритянка, вся в золоте и драгоценностях, его подружка, колдунья, приворожила его двадцать лет тому назад, разве устоишь против волшбы! Говорят, хоть он отъявленный бабник, по-настоящему любил за всю свою жизнь одну-единственную женщину, эту самую негритянку, мать невесты. Девушка чудо как хороша, загляденье…

Орган гремит торжественной мелодией, шум в нефе усиливается, хор запевает свадебный марш. Роза де Ошала сжимает руку Педро Аршанжо, грудь ее вздымается, на глазах выступают слезы. Об руку с отцом на красный ковер ступает Миминья, вся в белоснежной пене кружев, дочь самой красивой в Баие негритянки и последнего неистового властителя Реконкаво. Отец уже дважды прошел по этой самой ковровой дорожке среди огней и цветов, под звуки органа ведя к алтарю двух других дочерей. Тех он тоже любил, потому что они были кровь от крови его. Но в этой он видел не только родную кровь и плоть, в ней воплотилась, обрела зримые черты его любовь.

Не счесть женщин, принадлежавших доктору Жеронимо де Алкантаре Пашеко; были среди них и содержанки, и похищенные девственницы, и чужие жены. Женился он на девушке из благородный семьи. Но любил он только негритянку Розу. Даже когда их уже не связывало ничего, кроме дочери, и Роза, раненная насмерть разлукой с нею, уже не была на его содержании, он то и дело прибегал к ней под вечер как безумный, не помня себя, искал ее незабвенного тела и, чтобы получить его, готов был на все, даже на убийство, если бы кто-то стал на его пути. Роза никогда ему не отказывала и до конца его дней признавала за ним это право.

Она закусывает платок, рвет его зубами, лишь бы не зарыдать в голос, прячет лицо на груди Педро Аршанжо: «Ax, девочка моя!» Священник читает молитву, потом с пылом произносит проповедь, говорит о таланте жениха, о красоте невесты, о высокой чести семейств, соединяющихся ныне священными, неразрывными узами брака. И для Розы Ошала наступает момент последнего выбора.

Мало-помалу церковь пустеет, ушла Миминья с мужем, ушли ее тетки, родители новобрачного, посаженые отцы и матери, гости, гордый Алкантара. Ризничий гасит огни: сначала свечи, потом лампы. Тени густеют, и уже лишь две свечки вырывают из ночи одинокие фигуры святых.

– Лидио сказал тебе?

– Что?

– Я не приду больше в «Лавку» ни на ночь, ни на минуту. С этим покончено, Педро. Навсегда.

Он догадывается о причине, но все же спрашивает:

– Почему?

– Я теперь мать замужней женщины, супруги доктора Алтамиро, я родственница Лавиней. Хочу иметь право видеть мою дочь, бывать в ее доме, встречаться там с людьми. Я хочу нянчить своих внуков, Педро. – В тишине голос ее звучит твердо, решительно: – Я позволила разлучить себя с дочерью, когда она была еще маленькая. Осталась одна на свете и была вольна жить той жизнью, какой хотела. Теперь этому конец, нет больше Розы де Ошала.

Она взяла руку Педро Аршанжо и задержала ее в своих ладонях.

– А как же твой бог Ошала?

– Его я перевезла к себе домой, Маже Бассан разрешила. Она сама встала с постели и сделала все, что надо, – Роза взглянула на Педро, который сидел понурив голову и глядел в темноту. – Ты так меня и не захотел, хоть я все время тебе себя предлагала. Теперь уже поздно.

На лестнице слышатся шаги, это ризничий идет за ними. Они обнимаются, один-единственный поцелуй, первый и последний. Поздно теперь, местре Педро, ничего уж не поделаешь. Роза де Ошала растаяла в полумраке церкви. Как пришла, так и ушла. Целая жизнь – одно мгновение.

Когда наконец пришел Педро Аршанжо, оганы и иаво в слезах выбежали ему навстречу: