Денис Джонсон - Иисусов сын

Позже тем же утром я сидел в автобусе – это было в Сиэтле. Я сидел впереди, на длинном сиденье вдоль окна. Женщина напротив меня держала на коленях толстый учебник по литературе. Рядом с ней сидел черный мужчина со светлой кожей. «Да, – говорила она ему. – Сегодня зарплата. И это здорово, даже если это не надолго». Он посмотрел на нее. Из-за своего большого лба он казался задумчивым. «Что ж, – сказал он, – это мои последние двадцать четыре часа в этом городе».

День за окном был тихий и ясный. Обычно в Сиэтле пасмурно, но теперь я помню только солнечные дни.

Я ездил на автобусе часа три-четыре. Водитель сменился, теперь за рулем сидела огромная ямайская женщина.

– Нельзя просто кататься на автобусе, – сказала она, смотря на меня в зеркало, – ты должен куда-то ехать.

– Тогда я выйду у библиотеки, – сказал я.

– Хорошо.

– Я знаю, что хорошо.

Я сидел в библиотеке – сила, теплившаяся во всех этих словах, в смысл многих из которых я не мог проникнуть, придавила меня так, что я не мог дышать, – пока не начался «счастливый час». Тогда я ушел.

Машины ехали бесконечным потоком, тротуары были переполнены, люди шли озабоченные и злые, «счастливый час» – это еще и час пик.

В «счастливый час» ты платишь за один напиток, а получаешь два.

«Счастливый час» длится два часа.

Все это время я искал глазами ту танцовщицу. Ее звали Анжелика. Я хотел ее найти, потому что, несмотря на все ее связи с другими мужчинами, я ей, похоже, нравился. Она мне понравилась сразу же, как только я впервые ее увидел. Она сидела за столиком и отдыхала между номерами в греческом ночном клубе, в котором она работала. Ее слегка касался свет со сцены. Она была очень хрупкой. Казалось, что она думает о чем-то нездешнем, терпеливо ожидая, пока кто-нибудь не придет и не уничтожит ее. Одна из танцовщиц, с короткой стрижкой, мужеподобная, стояла рядом с ней и говорила: «Тебе чего надо, парень?» – морячку, который предложил угостить ее выпивкой. Сама Анжелика молчала. Ее непорочная грусть не была совершенно фальшивой. Было в ней что-то, чему она пока не позволяла родиться на свет, потому что оно было слишком прекрасно для этого места, это правда. Но в основном она была потрепанной жизнью потаскухой. «Просто хотел познакомиться, – сказал моряк. – Учитывая, сколько здесь берут за выпивку, это можно считать небольшим комплиментом». – «Не нужны ей твои комплименты, – сказала ее старшая подруга. – Она устала».

Было уже шесть. Я прошелся до греческого клуба и заглянул внутрь. Но мне сказали, что она уехала из Сиэтла.

День заканчивался пламенно и великолепно. Солнце поглощало как будто вырезанные из бумаги силуэты кораблей в заливе.

Я выпил два двойных и тут же почувствовал себя так, как будто я был мертв целую вечность и вот теперь наконец очнулся.

Я сидел в «Пиг Элли». Бар был прямо в гавани, он стоял на воде, на хлипком пирсе, фанерный пол, покрытый ковролином, барная стойка из «формики». Сигаретный дым казался каким-то неземным. Солнце опустилось сквозь крышу облаков, подожгло море и заполнило большое окно расплавленным светом, и мы сидели и обделывали наши дела и грезили в сверкающем тумане. Заходившие в бары на Первой авеню отказывались от своих тел. Видны были только живущие в нас демоны. Души, которые плохо обошлись друг с другом, встречались здесь. Насильник встречал свою жертву, брошенный ребенок находил свою мать. Но раны нельзя было залечить, зеркало было как нож, отделяющий все от себя самого, слезы мнимого товарищества капали на барную стойку. И что вы теперь можете мне сделать? Чем таким вы думаете меня напугать?

В библиотеке был один неприятный момент. Пожилой джентльмен подошел ко мне, держа в руках книги, которые он взял, и заговорил со мной мягко, с такой девичьей интонацией.

– У вас ширинка, – сказал он, – расстегнута. Я подумал, надо вам сказать.

– Понял, – сказал я. Потянулся к ширинке и быстро застегнул ее.

– Многие обратили внимание, – сказал он.

– Понятно. Спасибо.

– Рад помочь, – сказал он.

Я мог схватить его за шею прямо там, в библиотеке, и убить его. Случаются в мире вещи и постраннее. Но он отвернулся.

«Пиг Элли» был дешевым баром. Я сел рядом с медсестрой в больничной форме, у нее под глазом был синяк.

Я ее узнал.

– Где твой парень?

– Кто? – сказала она, как будто не понимая, о ком я.

– Я дал ему десятку, и он исчез.

– Когда это было?

– На той неделе.

– Мы с ним не виделись.

– Ему пора бы повзрослеть.

– Он, наверное, в Такоме.

– Сколько ему, лет тридцать?

– Завтра он вернется.

– Он уже не ребенок, чтобы у людей мелочь таскать.

– Хочешь купить таблетку? Мне нужны деньги.

– Что за таблетка?

– Порошок из галлюциногенных грибов.

Она показала мне капсулу. Никто не смог бы проглотить эту штуковину.

– Это самая большая таблетка, какую я видел.

– Отдам за три доллара.

– Не знал, что такие большие капсулы вообще делают. Какой это размер? Первый?

– Первый, ага.

– Ничего себе! Она как яйцо. Как на Пасху.

– Погоди, – сказала она, глядя на деньги, – а нет, все правильно, да – три доллара. Считать уже разучилась.

– Ну, поехали.

– Еще пей. Надо, чтобы она прошла. Давай, все пиво до конца.

– Ничего себе. Как я это сделал? Иногда мне кажется, что я не человек.

– У тебя нет другого доллара? Этот мятый какой-то.

– Никогда раньше не глотал первый номер.

– Да, большая таблетка.

– Больше не бывает. Это для лошадей?

– Нет.

– Да точно для лошадей.

– Нет. Лошадям они впрыскивают в рот специальную пасту, – объяснила она. – Она такая вязкая, что лошадь не может ее выплюнуть. Таблетки для лошадей больше не делают.

– Не делают?

– Больше нет.

– Но если бы делали.

Не прошло и двух дней, как я начал бриться сам и даже побрил пару новеньких – лекарства, которые мне кололи, оказались удивительно действенными. Удивительно, потому что всего за несколько часов до инъекции меня везли по коридорам больницы и мне мерещился теплый летний дождь. Все предметы в палатах по обе стороны коридора – вазы, пепельницы, кровати – выглядели мокрыми и пугающими, они даже не пытались скрыть свою истинную сущность.

В меня вогнали несколько шприцев с лекарствами, и я словно превратился из невесомой пенопластовой штуковины в человека. Я вытянул руки и посмотрел на них. Они были неподвижны, как у статуи.

Я брил Билла, моего соседа по палате.

– Поаккуратней там с моими усами, – сказал он.

– Пока тебе все нравится?

– Пока да.

– Теперь я другую сторону побрею.

– Было бы неплохо, дружище.

Прямо под скулой у Билла был маленькая отметина, там, где пуля вошла в щеку, а на другой щеке – шрам побольше, в том месте, где она вышла.