Борис Изюмский - Девять лет

— Вы — нечестная! — и быстро пошел дальше.

…Леокадия незаметно для себя очутилась у канала. Мутные волны его были неприветливы. Зачем она сюда пришла? И здесь она видела перед собой только глаза Володи, слышала его голос: «Вы — нечестная!»

Нет, никогда не смогут они с Володей стать друзьями. Это ей тоже не дано…

В этот же вечер она сказала Всеволоду, что уезжает на Урал. Он не стал ее отговаривать, расспрашивать, видно поняв необходимость такого решения, только попросил:

— Ты, когда устроишься, напиши.

Она не могла бы объяснить, почему назвала именно Урал. Может быть, потому, что он казался ей необыкновенно далеким и молчаливым.

— Напишу.

— Мы с Олей решили осенью пожениться.

— Рада за вас. И очень жалею, что не буду на свадьбе.

— Ничего, мы как-нибудь к тебе приедем. — Он пытался подбодрить ее, хотя, по совести, ему так не хотелось, чтобы она уезжала.

— Ну, доброй вам жизни. Оля сюда переберется?

— Да. Мы с ней завтра на день к ее родителям поедем, — улыбнулся, — смотрины…

Нет, он не пропадет. Всего за два года работы на комбинате освоил профессию аппаратчика и еще, «на всякий случай», приемщика оксидата, конденсаторщика, корректировщика. Сейчас уже твердо решено, что на комбинате будет химический факультет института, и Всеволод собирается поступить туда. Усмехнулась: «Продолжит химическую династию Юрасовых».

На следующий вечер, когда брат уехал, пообещав назавтра вернуться, Леокадия одиноко бродила по дому. Позвонить или не позвонить Алексею?

Она представила: Алексей подойдет не сразу… И голос у него будет безразличный, ватный. «Слушаю». — «Алеша, это я. Ты можешь прийти ко мне?» И сразу изменится его голос, станет молодым, радостным: «Конечно, могу».

…Леокадия распахнула окно. Запах моря ворвался в комнату. Неистово заливались сверчки.

За что она любит Алешу? За то, что он есть на свете, за то, что он именно такой, а не другой, за то, что любит ее и открыл для нее это великое умение.

Кто знает, быть может, такая любовь приходит к людям раз в сто лет, и она счастлива, что именно ее опалил этот огонь.

В свое чувство она вложила все, что отвела ей природа, все душевные запасы. Больше никто и никогда ей не понадобится…

Леокадия возвратилась к столу, положив руку на телефонную трубку, словно погладила ее. Стоит набрать номер — и он придет — сияющий, взбудораженный, пораженный тем, что она позвала.

Будет сгущаться ночь за окном, будут тикать ходики на кухне, отсчитывая часы их счастья. У них будет одно сердце, одно дыхание…

…По стенам комнаты скользят лучи автомобильных фар. Причудливая игра теней похожа на морской прибой. А из прибоя глядят ненавидящие глаза Володи.

Она сняла руку с телефонной трубки, зажгла свет, достала из ящика отцовского стола лист бумаги. Сверху его рукой была написана неоконченная фраза: «Я хотел бы…» Леокадия взяла другой лист.

«Прости, родной, — написала она, — я не могла поступить иначе. Не ищи меня. Я очень люблю тебя и потому хочу, чтобы ты остался с сыном. Не будет меня, и ты станешь прежним…»

Отбирая нужные бумаги, Леокадия наткнулась на пожелтевший от времени экземпляр университетской многотиражки с заголовком «Тебе, первокурсник!».

Семь лет назад подарил ей этот листок Павлик Громаков. Целую жизнь тому назад.

Леокадия защелкнула замки чемоданов, позвонила в диспетчерскую, попросила, чтобы через три часа прислали такси, и пошла прощаться. Собственно, почти никого из друзей в городе не было. Валентина Ивановна с Альзиным уехали в командировку, путешествовали вокруг Европы Лобунцы. Аллочка повезла Стася в областную клинику, а Громаковы поплыли теплоходом в Москву.

Всем им она решила потом написать, а сейчас отправилась в пустынную школу.

С Марией Павловной она договорилась об отъезде еще позавчера. Та, видно, была расстроена этим решением и отпускала ее неохотно.

— Уж не пасквилянта ли Генирозова испугались вы? — допытывалась она. — Так я звонила редактору «Учительской газеты» и внесла ясность.

— Нет, нет, дело совсем не в этом, — заверила она Марию Павловну.

— Вы хоть не забивайтесь очень далеко, — попросила директор. — Место вам у нас всегда найдется.

— Спасибо, я это очень ценю. Я здесь многому научилась.

— Уж и многому! Главное — держитесь ближе к детям.

Да, это она и сама понимает. С детьми не будешь чувствовать себя одинокой. Где-то ждут ее новые Рындины…

…В школьном коридоре она остановилась у макета химического комбината. Внизу макета на полосе ватмана тушью выведено: «Сделали Улыбышев, Пальчикова…» И еще несколько фамилий.

Лиза твердо-натвердо решила стать лаборанткой. Ну что ж, и будет. Сейчас они в лагере… Все же она оставила в их душах какой-то след.

Надо пойти к Вере.

Ирина Михайловна, оказывается, с внуком уехала к сестре, Иришка — к Черному морю, и Вера была одна во всей квартире. Узнав об отъезде подруги, Вера с трудом сдержала слезы — теряла и эту опору. Но плакать нельзя, нельзя. Это может обезволить Лешку. Она прижала ее к груди:

— Ничего, Лё. Мы еще будем вместе. Вот посмотришь!

А потом об Иржанове — виновато, будто коря себя:

— Мне кажется, он стал таким, каким я его видела, когда познакомилась… Сейчас поехал в Кудепсту, поближе к Иришке… И Федя говорил, что неплохой он человек…

Вера словно извинялась в чем-то перед покойным мужем, искала у него поддержки, оправдывалась перед Лешкой.

Леокадия поняла это, погладила прохладную руку Веры.

— Все в жизни гораздо сложнее, чем мы, дурехи, представляли девчонками. И если…

Вера испуганно закрыла ей рот ладонью:

— Нет, нет, молчи!

Леокадию потянуло к морю. Попрощавшись с Верой, она пошла вниз по широкой лестнице, казалось бы, уходящей в море. Оно было спокойным, ничем не грозило, ни о чем не знало. «Нет, — думала Леокадия, глядя на синюю даль, — что бы ни ждало меня, я верю в жизнь и не боюсь ее…»

Она свернула к заливу, пошла вдоль него. До самого маяка безмятежна синевато-серая гладь.

На берегу островка терпеливо ловила рыбу цапля. Трубно прокричал чибис. Настойчиво перекликались в камышах кулички. Возле зарослей низкой густой куги игриво вскидывались сазаны. Живучий медоносный донник взобрался почти к самому полотну железной дороги, оттуда прощально помахивал белыми и желтыми метелками.

Проворно перебежал дорогу жаворонок с хохолком на головке, скрылся в глубине вязовой рощи.

Ну, хватит. Незачем растравлять себе сердце.

…До отхода электрички оставалось минут десять. Леокадия открыла окно вагона и, стоя возле него, грустно вглядывалась в крыши домов: вон высится интернат, а за ним — больница. Может быть, как раз в эту минуту Алеша читает ее письмо…