Борис Изюмский - Девять лет

У него уже был опыт подобного строительства на Украине, а организаторские способности, острота и ясность мысли, ночные бдения над специальной литературой восполняли пробелы в знаниях строительного дела, позволяли вести его энергично, с хорошим риском и размахом. Так стал он в одном лице управляющим трестплощадкой и директором будущего комбината. Маленький, толстый, с трубкой в зубах, с непокрытой плешеватой, словно бы в выцветших клочках волос головой, о которой сам он как-то иронически сказал, что природа задумала ее для большего туловища, но в последний момент перерешила, катился он сейчас колобком по двору комбината, сопровождаемый отрядом инженеров-строителей и химиков. Вот остановился у будущего цеха слива и налива, что-то достал из верхнего кармашка пиджака, положил в рот.

— Значит, неважно дела идут, — проницательно заметил своему подручному паркетчик Самсоныч. — Видал, сердечные пилюли глотает…

Движение небольшого отряда походило бы на утренний обход профессором клинических палат, если бы Григорий Захарович с удивительной для его комплекции и пятидесятилетнего возраста легкостью не скакал с досточки на досточку между котлованов, не взбирался по крутому деревянному подъему на четвертый этаж угледробилки, не протискивался на большом животе в термопечь.

Заглянув в глубокий, выложенный из кирпича резервуар, он возмутился неровной кладкой, хотел было громко выругаться, но покосился на инженера Валентину Ивановну Чаругину, бледнолицую женщину, сопровождавшую его, и только сказал мастеру:

— Я не имею возможности, товарищ Жмырь, дать исчерпывающую оценку вашей работе. Скажу кратко: дерьмо. Глядеть стыдно!

Толстая шея Жмыря побурела.

— Гоним же, Григорий Захарович, — извиняющимся тоном произнес он, — к годовщине комсомола…

— Гоните?! — взорвался Альзин. Его глаза под черными, словно смазанными сажей, бровями-наклейками гневно блеснули. — Значит, двадцать девятого октября «ура», а тридцатого «караул»? Сроки должны быть напряженными, но реальными и без ущерба качеству. Вы поглядите, как у вас бросают вниз кирпич! Неужели трудно догадаться и поставить там ящик с песком?

Альзин покатился дальше. Похвалил арматурщиков; заметил инженеру ТЭЦ: «Котлы тоже простуживаются»; измерил спичечной коробкой диаметр трубы, лежащей во дворе, и остановился возле бетонщиц. Юрасова как раз в это время укладывала смесь в опалубку.

Лешка впервые видела так близко Альзина, хотя слышала о нем уже многое.

Рядом с Григорием Захаровичем пытается стоять навытяжку сутулый Святитель, подобострастно заглядывает ему в глаза.

Альзин досадливо морщится:

— Вы, товарищ Лясько, напоминаете мне студента, — с легкой иронией говорит Григорий Захарович, — ему перед экзаменами не хватает всегда ровно одного дня.

— «Промстроймонтаж» неразворотность главным образом проявил, — с приседанием в голосе объяснил Лясько и, отступив на шаг, закончил с напускным возмущением: — Сущая белебурда!

В черных глазах Григория Захаровича заплясали озорные чертики.

— На чужих оглоблях, товарищ Лясько, в рай захотели въехать?

И уже с огорчением Валентине Ивановне:

— Нужен еще один подрядчик — «Стыкмонтаж».

— Скорее «Стыдмонтаж», — тихо ответила Чаругина, и по бледному, с тонкими губами лицу ее прошла тень. — Придется на партбюро вытаскивать кое-кого.

— Непременно!

— Ну, комсомолия, — обратился Григорий Захарович к Юрасовой, Аркушиной и еще нескольким бетонщицам, возле которых стоял, — двадцать девятого октября ТЭЦ пустим?

У Лешки от волнения пересохло в горле.

— Если лучше хозяйничать будем! — воскликнула она тоненьким, прерывающимся голоском и посмотрела прямо в глаза Григорию Захаровичу.

— А именно? — черные наклейки бровей Альзина поползли вверх.

— А вот именно! — возбужденно, скороговоркой повторила Лешка. — В помещении воздуходувки котлован вручную засыпают — это дело? Землю на носилках за сорок шагов носят — да? А рядом ржавеет транспортер. Это что же?

Григорий Захарович теперь уже с нескрываемым любопытством смотрел на эту решительную девочку в красном берете. Маленький детский рот ее в чем-то белом. Мел она ела, что ли? Надо постараться всех девчонок освободить от труда землекопов, грузчиков и перевести на работу полегче.

— Возле главного корпуса ста-а-ит себе кран «Воронежец». Дожидается! А чего, спрашивается? — разошлась Лешка. — А мы в ведрах на веревке раствор на верхние этажи подаем. Как на стройке египетских пирамид! Думаете, не обидно?

— Понимаю вас, — тихо произнес Григорий Захарович, — очень обидно… — и так посмотрел на Лясько, что тот поежился.

— Как начальство из области приехало, — закусила удила Лешка, — пожалуйста! Носилки с песком исчезают. Уехало — ага! — опять таскаем песок на носилках. Это же потемкинская деревня! — Она умолкла, перевела дыхание.

Григорий Захарович посмотрел на нее ласково:

— Хорошо, что вы так болеете. А безобразия, — он повернулся к Лясько, — завтра же ликвидировать и доложить мне…

Лясько сделал почтительно-пустые глаза.

На следующий день кран «Воронежец» заработал, транспортер поволокли в ремонтную мастерскую, Лешка ходила сияющая, а Лясько — мрачнее тучи.

Правда, к полудню тучи рассеялись: от Лясько потянуло спиртным, и он доверительно пояснил пожилому бригадиру Смагину, что не пьют только телеграфные столбы, да и то по техническим обстоятельствам, потому что у них «чашки висят вниз зевалом».

После обеденного перерыва у деревянной прорабской, похожей на старый вагончик без колес, остановился самосвал. Из кабины выглянула добродушная физиономия Лобунца — на время капитального ремонта бульдозера Потапа поставили грузчиком. Лясько расслабленной походкой подошел к Потапу.

— Уважаемый, — сказал он так, что было ясно его полное неуважение, — тут такая дела… — Лясько начал что-то тихо объяснять, а затем вызвал Аркушину. — Поедешь главным образом с этой машиной, — не глядя на Веру, сказал он, — возле полей фильтрации, на участке Сидорчука, бутовый камень нагрузите. Наряд и так и далее оформлю завтра. Я им звонил… Берите побольше.

Вера хотела возразить, почему же все-таки без наряда, но Святитель сделал пустые глаза, и вопрос потонул в этой пустоте. Вера села в кабину рядом с Потапом, машина взревела и тронулась.

Навстречу поплыла полоса молодого леса. Солнце насквозь просвечивало желтые листья клена, опутанные паутинками бабьего лета.

Выскочив на ухабистую дорогу, машина помчалась вдоль балки, подмигивающей глазками ярких одуванчиков.

Степные травы начали уже буреть. Желтели на склонах кусты грудницы, седела полынь, молодцевато прямился водянисто-фиолетовый бессмертник. Вдали, над посадкой дубков, низко парил орел.