Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Когда эскизы были сделаны Врубелем — «Микула Селянович» и «Царевна Греза», — то Витте показал их Государю. Государь долго смотрел, похвалил и одобрил эскизы Врубеля.

Огромные панно в 20 метров длиной Врубель написал сам. Но петербургская Академия Художеств взволновалась, и когда панно появились на фасаде павильона, то приехала от Академии комиссия — Владимир Маковский, Беклемишев, Киселев и еще передвижники, во главе с вице-президентом Академии Иваном Ивановичем Толстым, — и постановили: «Панно снять как нехудожественные». Вышел скандал. Постановление против высочайшего одобрения.

Савва Иванович Мамонтов вне выставки, за оградой, построил большой деревянный зал, где панно эти были выставлены.

Когда Врубель был болен и находился в больнице, в Академии Художеств открылась выставка Дягилева. На открытии присутствовал Государь. Увидав картину Врубеля «Сирень», Государь сказал:

— Как это красиво. Мне нравится.

Вел. кн. Владимир Александрович, стоявший рядом, горячо протестуя, возражал:

— Что это такое? Это же декадентство…

— Нет, мне нравится, — говорил Государь. — Кто автор этой картины?

— Врубель, — ответили Государю.

— Врубель?.. Врубель?.. — Государь задумался, вспоминая.

И, обернувшись к свите и увидав графа Толстого, вице-президента Академии Художеств, сказал:

— Граф Иван Иванович, ведь это тот, которого казнили в Нижнем?..

Тоскливо проходят осенние дни в деревне. Уж конец октября, давно померкли летние ясные зори, короче стал день, рано наступали грустные осенние сумерки. Тихо спит обнаженный сад, и темные леса стоят в задумчивой мгле. Хмуро, уныло ждет природа зимы.

Но друзья мои, охотники, приехав в мой деревенский дом, не унывают. Настроение у них полно надежд, они веселы и бодры. Разговоры про охоту полны особенных впечатлений. Наступает ночь. В доме тепло. Приятели мои, охотники, сняли высокие сапоги, куртки, сидят за большим столом, где уютно горит лампа, и пьют бесконечно чай.

— Уж поздняя осень, — говорит охотник Караулов. — Все улетело в теплые края: дупеля, бекасы, утки, гуси…

— Утки еще держатся, — сказал охотник-крестьянин Герасим, — снегу еще не было.

— Место здесь такое у него, — сказал приятель мой, Павел Александрович, — что всегда охота есть. Тетерева, глухари, куропатки, зайцы, лисицы, лоси-звери есть.

— Верно, — подтвердил Герасим, — тут охота завсегда, когда хошь, хоть вот теперь, сейчас.

— Теперь, ночью-то? — сомневался приятель Василий Сергеевич Кузнецов.

— Верно говорю я, — сказал Герасим, — теперь ночь темная, самая настоящая охота, ехать в лодке с лучом, с острогой.

— Верно, — говорят охотники, — молодец ты, Герасим, ехать с острогой на рыбу — замечательно.

— Замечательно, — подтвердил Василий Сергеевич, — только перевернет челн, купаться что-то не хочется, неприятно, вода холодная. И утопиться можно.

— Бывает, — говорю я, — водяной шутит.

— Вот я терпеть не могу этих разных штук, водяных, лесовых, домовых, благодарю вас, довольно их было.

— Герасим Дементьевич, — предлагает Павел Александрович, — давай поедем, правда, лучить рыбу. Ночь тихая. Как бы достать смолья?

— Ладно, — согласился Герасим, — сейчас пойду, попытаю достать у рыбака Константина. У него всегда смолье есть, и челны у него возьмем. Наш тоже.

— Я не еду, — сказал Василий Сергеевич.

— Поедем, — зовут приятели Василия Сергеевича, — ну, чего боишься!

— Ничего не боюсь, а у меня ревматизм, в воду попадешь, ноги раздует.

Герасим ушел, а мы собирались, надевали длинные сапоги и уговорили ехать лучить рыбу и Василия Сергеевича.

Зажгли фонарь. Выйдя из дома на крыльцо, увидели, ночь была темная. Тихо. Идем краем леса. Пахнет землей и сыростью осени. С горки, видим, освещается противоположный берег реки, лес. А внизу Герасим и рыбак Константин зажгли смолье, положенное на «козу», железную решетку, прибитую на носу челна. Ярко горит смолье. Садимся в челны. Берем остроги. Дым от смолья попадает в нос, летят искры. С Василием Сергеевичем садится Герасим. Тихо отчаливают челны, освещая воду реки. Я вижу дно, песок, водоросли, стайку пескарей, потом мутная вода. Это глубина реки. У самого берега вижу освещенную светлую рыбу, опускаю в воду острогу, ударяю рыбу.

— Есть! — сказал рыбак Константин, правящий сзади челном. Крупный линь вертелся на остроге.

Опять едем у берега обрыва, наверху большой лес седыми елями спускается к реке. Темные, огромные тени ложатся от нас по песчаному обрыву. Они, как страшные великаны, повторяют наши движения. Впереди, у другого берега, я вижу: у Павла Александровича на остроге бьется большая рыба.

— Ишь, здорову щучину заколол, — сказал рыбак Константин.

На песке, на дне реки, я вижу большой, как бы белый крюк. Ударил острогой, и вынимаю темного налима, и слышу, сверху обрыва кто-то говорит: «Ишь, рыбину заколол! Им косу не переехать, перевернет».

— Это кто там говорит? — спросил Василий Сергеевич. — Какую косу?

— Какую косу? — передразнили его сверху из тьмы. — Узнаешь какую, погоди!

— А вы кто там такие?

— Мы-то? Черти лесные, ха-ха-ха-ха!

«Ха-ха-ха-ха», — разнесло эхо по лесу.

— Слышите, это что там за голубчики? — беспокоился Василий Сергеевич.

— Эй, кто вы?! — крикнул я.

— Лесовые, — ответили с обрыва.

— Хорошо, только не мешайте нам!

— Ладно! Сами утопитесь.

— Оттолкнись, Василий Сергеевич, от берега, — сказал Герасим.

Тот сильно стукнул острогой к берегу. Вдруг с быстрым всплеском у берега взвилась огромная рыба, острога дернулась вбок, вырвалась из рук Василия Сергеевича и пропала в воде. Челн зашатался, посыпалось смолье и зашипело, упав в воду.

— Ого-го! — кричали сверху.

Василий Сергеевич стоял в воде по колено. Герасим тянул челн к берегу. Дальше по реке я увидел, как по поверхности воды плыла стоймя палка остроги, погружаясь в воду.

— Вот вам, доехали, — сказал Василий Сергеевич, — благодарю вас.

Мне видно было, как острога пристала к берегу и остановилась.

— Сейчас, — говорит тихо Герасим, — постой, сейчас зажгу, — и чиркает спичкой. — Эка тьмища; ух, велика рыбина.

Зажигает щепку смолья и кладет на «козу».

Я подъезжаю к нему.

— Дайте смольеца, — говорит тихо Герасим, — эва, рыбина-то какая — не ушла бы. Поедем, Василий Сергеевич, скорей, она у того берега, видать острогу-то.

— Поезжайте, — говорит Василий Сергеевич, — а с меня будет. Руку дернуло, чисто черт.

— Черт! — крикнул наверху кто-то…

И крутом эхо повторило: «Черт — черт — черт…»

Тихо переплывая реку рядом со мной, Герасим шепотом сказал: «Почто чертыхаться, на воде-то неловко». И, подплывая к берегу, где была видна острога, он с силой бросил свою острогу в воду и крикнул: «Есть! Не уйдешь, бей, Лесеич!»