Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Вдруг отворяется дверь, и в контору входит сын, Василий Никитич, и с ним Софья, дочь Замкова. Держа друг друга за руки, опускаются на колени перед Никитой Ивановичем. Сын говорит:

— Благослови нас, отец…

И старик-отец, растерявшись, рассыпает из рук вербу и второпях, как-то неуклюже, снимает из угла с веревки икону…

Хорошо было в Москве на Пасху. Но мне и приятелям моим, охотникам, больше нравилось встретить праздник Светлого Христова Воскресения в деревне. Там природа и как-то все просто.

Едем мы по Ярославской железной дороге, ночью. Утром рано приедем на станцию. В вагоне народу мало. У нас два купе второго класса. Уютно горит фонарь. На полке стоят в картонках куличи и пасха из кондитерской Флей [25] кондитерская Флей — известная в дореволюционной России кондитерская фирма К. Д. Торопова «Флей», имевшая магазины в центре Москвы. ; сделаны на заказ.

Павел Александрович Сучков открывает чемодан и говорит мне:

— Был у Шумбруннера, купил патроны и купил разные свистульки — приманивать дичь: уток, тетеревей, трухтанов [26] трухтан — имеется в виду турухтан — кулик средней величины. . Интересно: теперь весна, тварь разная идет на манок.

— А это вот что за дудочка, Павел? — спросил я его.

— Вот в том-то и дело, что не знаю. Он положил мне разных второпях. Сказал — попробуйте. А на что она манок [27] манок — здесь и далее: приспособление для приманивания зверей или птиц, имитирующее своим звучанием их голоса. — не помню.

— Ну-ка, дай мне, — попросил Василий Сергеевич, лежавший на верхней постели в купе.

Он взял дудочку, посмотрел, вставил в рот и дунул в нее. О ужас! На весь вагон раздался дикий вой…

— Это на волков, должно быть… — сказал Караулов.

Слышим, в коридоре вагона кто-то кричит: «Кондуктор, кондуктор!..» Открываем дверь купе и видим — какой-то пожилой пассажир, высунув голову в дверь и грозно посматривая в нашу сторону, раздраженно и запальчиво говорит:

— Скажите, пожалуйста, что же это такое?.. Это не товарный вагон! Безобразие! Зверей возить! Я не позволю! Хороши порядки! Час ночи! Кондуктор!

Мы затворили дверь в купе. Неизвестно почему, когда воцарилось молчание, Василий Сергеевич опять дунул в дудку. Да так, что действительно получилось, что ором орет какая-то зверина непонятная…

— Оставь, довольно, — сказал Павел Сучков. — Брось свои дурацкие шутки…

Из соседнего купе пришел Коля с испуганным лицом, в пенсне.

— Слышите, — сказал он нам, — какой-то крик.

— Что ты! Это Юрий храпит, — сказал Кузнецов.

А в коридоре пассажир кричит: «Кондуктор, позовите жандармов!.. Где кондуктор?!»

В коридоре появился кондуктор.

— Что вы смотрите?.. — кричал ему пассажир. — Это не товарный вагон — зверей возить! Возмутительно!..

Поезд подъезжал к станции. Остановился. В вагон вошли трое: два кондуктора и жандарм. Шли по коридору, открывали каждое купе, смотрели наверху и внизу, под сиденьями. Осмотрев, уходили.

— Это вот толстый господин храпит, — сказал им Коля Курин.

Они, проходя, посмотрели на него и ничего не сказали.

Василий Сергеевич сидел на верхней постели и хитро посмеивался. Не успел поезд тронуться — видим: он опять берет в рот дудку. Полезли отнимать.

— Оставьте, — сказал он, не отдавая дудку, — постойте! Уж очень хорошо пассажир сердится. — И опять ахнул…

Пассажир крикнул опять: «Жандарм!»

И как-то сразу осекся. Охрип.

Мы уже подъезжали к станции, и Василий Сергеевич больше пассажира не дразнил. На станции, когда мы сходили с поезда, было тепло, тихо. Чуть-чуть брезжил свет утра. И мы, проходя по платформе, слышали, как среди тишины, в лесу, токовали тетерева.

Какая красота — весеннее утро! Вдали, в утренней дымке, розовеет мелколесье. Спят темные деревенские сараи.

— С приездом, — говорит нам возчик Феоктист, укладывая вещи в тарантас.

С краю, у палисадника станции, еще лежат тающие снега.

На станции заспанный буфетчик — замечательный человек, приветливый, — обрадовался нам:

— Из Москвы… на праздник сюда? Вот радость! Там ведь у вас, в Москве-то, што — гулянье, наряды, чего только… музыка!.. Вчера я тоже приехал из Ярославля, купил кой-чего в буфет. Только не приступишься, дороговь такая. У меня архангельская семужка еще есть, надо ли вам?

— Давай, — говорит Василий Сергеевич.

— Надо рюмку дернуть в дорогу, — предложил Караулов.

— Что ты? В Страстную Субботу… Обалдел? — строго сказал Василий Сергеевич.

Но когда всем нам налили березовую настойку, на почке, — то и Василий Сергеевич тоже выпил, смущенно сказав: «Я пью только для того, чтобы узнать, хороша ли семга, стоит ли брать…»

Понятно, конечно…

Хорошие люди были в России, была какая-то настоящая правда жизни, и все было верно, как надо — почему и для чего. И не просто так, чтоб уж очень верно и умно, а хорошо…

Дорога, сказать правду, расползлась. Время такое — так и называется: бездорожье. Тарантас качается из стороны в сторону, из колеи в колею. У мелколесья — целое озеро, все залито весенней ростепелью.

— Стой! — кричит Павел Александрович. — Утки!..

Действительно, видим, стаями летят утки. Пролетев над нами, они опускались ниже и ниже и сели среди кустов, где кочкарник и заросль, мелколесье.

Охотники остановились, вынимая ружья, патроны, и пошли к кустам, к мелкому лесочку. Оказывается, глубоко.

Павел Сучков и Караулов, прыгая по кочкам, скрылись в мелкой заросли кустов. Видим, сбоку целая стая уток летит на них. Раздались выстрелы, и по кустам лег дым. Опять выстрелы, и вскоре из кустов показываются приятели. В руках у них большие дымчатые утки.

— Какие большие!..

— На шее черное кольцо…

— Нездешние… — говорят возчики.

— Морские, — подтвердил Василий Сергеевич, — наверно, рыбой пахнут.

— Что значит морские?.. — горячился Павел Александрович. — Все равно дичь.

— Эвона летят журавли… Ишь сколько! — показывает возчик Феоктист.

— Ну нет, — говорю я, — журавлей бить нельзя. Это оттуда, от меня… Они напротив моего дома живут, не стреляйте.

Журавли, освещенные утром, крикнули гортанным звуком: «курлы… курлы…» — и поднялись, высоко пролетев над нами.

— Журавля бы хорошо на праздник застрелить…

— Ни к чему, — сказал Коля.

Василий Сергеевич пристально и молча посмотрел на него.

— Чего ты смотришь, думаешь, что только ты понимаешь! Я тоже, брат, естественную историю знаю.

— Черт знает что! — возмутился Василий Сергеевич. — Естественную историю знает. А?!

Сев на подводы, мы тронулись дальше. За деревьями показалась Нерль. Разливалась по лугу у леса, и идет лед.

— Как же мы там пройдем? — спросил я у Феоктиста Андреевича.