Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

«А правда, — подумал я вдруг, — верно, жизни я как-то не вижу».

— Знаете, — говорю я, — я люблю писать красками и все никак не могу написать так, чтобы мне нравилось самому, совсем нравилось… Я все хочу еще лучше.

— А вы думаете, за это найдете награду в жизни?

— Я об этом не думал… Какую награду? Деньги?

— Нет. Ну… допустим — любовь.

— Нет, я еще не видал никого, кто бы любил во мне мои создания. Они как-то отдельно от меня… Есть такие, которые мои картины любят. Ну, а меня самого за мои работы никто никогда не любил. Напротив, я чувствую, что я какой-то не такой, как надо… Я художник, так сказать, немного отверженный… Я всегда не то, что бы хотелось окружающим. Я даже привык быть как-то всегда в чем-то виноватым. Странно. Вот хотя бы то, что я пишу картины. И при встрече мне всегда говорят: «Отчего вы не напишете, я вам расскажу…» И я слушаю, что рассказывают мне. И почему-то они считают гораздо значительнее то, что рассказывают они, чем то, что я пишу. Часто, когда смотрят мою картину, говорят: «Вот если бы вы с нами были в Швейцарии, я бы вам показал ландшафт, вы бы написали. А то — и у меня в Орловской губернии, в имении… Был у меня там вид, батюшка, с балкона — вы бы ахнули». Я уже привык, что я не такой, как нужно. И никаких наград и любвей не жду…

Она ответила недовольно:

— У вас есть какая-то душевная сложность… Отчего не смотреть на жизнь просто и брать от нее то, что она дает…

«Верно. Отчего?» — подумал я.

В это время тарантас подъехал к подъезду дома. Двое вылезли у крыльца. Она побежала встречать мужа.

В комнату вошел блондин и жгучий брюнет; один худой и бледный, ее муж, другой плотный, толстенький, как кубарь, его знакомый. Оба были с ружьями, в высоких сапогах. Люди были возвышенных чувств и мыслей и говорили громко, уверенно:

— Какой восторг здесь… Леса… Какая прекрасная местность.

— Феноменально…

Мы расположились за чаем. Пасха, кулич, ветчина. Моя собака, пойнтер Польтрон, — ласковая — тоже была рада гостям. Она положила одному лапы на колени. Тот оттолкнул Польтрона и сказал, отряхивая колени:

— А вы его плохо учите арапником…

— Я не могу бить собаку.

Оба гостя с удивлением посмотрели на меня, дама весело засмеялась.

— Вы никогда не били собак? — спросил гость-блондин. — Это странно…

— По-моему, собаку бить нельзя, — ответил я.

— Почему?

— Потому, что собака — самое тактичное и верное, благороднейшее существо на земле.

— Да-а? Вот как? Ну, я без арапника на охоту не иду… Ваш пес, наверно, гоняет, как хочет, за ним и не уследишь. Он кладет лапы и портит брюки…

— Петя у меня, — сказала жена, — так любит платье, что однажды, когда разорвал брюки на лестнице, даже заплакал…

— Но, знаете, — сказал гость-брюнет, смеясь. — Для чего же существуют плетки, арапники… Для собак же?

— Да, — соглашаюсь я, — это верно.

А сам думаю: «Какие они другие люди».

К вечеру мы собрались на тягу, и, когда солнце опускалось над лесом, мы шли краем мохового болота около опушки леса, который поднимался на холмы, где была, по вырубке, заросль мелколесья. Кой-где высоко поднимались отдельные тонкие ели; на их верхушках сидели кукушки и куковали, перекликаясь. Далеко расстилалось мелколесье.

— А сегодня другое настроение, — сказала моя гостья. — Какие отрадные дали.

— Раздольные места, — отвечаю я.

И говорю гостям:

— Вот здесь надо стать на тягу. Внизу ручей и ольховый лес; тут будут тянуть вальдшнепы. А я пойду туда, немного ниже, к краю.

— Я пойду с вами, — сказала моя гостья. — Как хорошо здесь. Какой мягкий мох. Садитесь.

Она села на землю. Я сел рядом с ней. Польтрон подошел ко мне близко и смотрел пристально на меня желтыми глазами.

— Зачем вы взяли собаку? — сказала гостья.

— Как же? — ответил я. — Она же Польтрон, охотник. Убьешь вальдшнепа, не найдешь без него.

Она сидит на мху прямо и неподвижно смотрит на меня.

— Вы таинственный человек…

Слышу: «Кра… кра… ци… ци…» — тянет вальдшнеп.

Вскочив, я выстрелил. Вальдшнеп упал прямо к ногам моей гостьи. Она вскрикнула. Вдруг внизу, в лесу, раздался невероятный, чудовищный крик…

— Что это? медведь?!.. — вскрикивает она и в ужасе хватает меня за руку.

— Не знаю, — говорю я, — не знаю… Что-то странное…

Слышу — к нам бегут мои гости.

— Что это такое? — испуганно говорят они. — Смотрите, собака не лает…

Возвратись домой, мои знакомые долго говорили потом о страшном и непонятном зверином крике.

Да я и сам до сих пор не знаю, что это был за крик. Говорили, что это орал лось, другие, что барсук — тоже кричит весной. А охотник Герасим, крестьянин, мой приятель, хитро улыбаясь, сказал:

— Это тебя волк стращал… Не будешь больше с чужой барынькой на тягу-то ходить…

Утро. Сияет весеннее солнце. Как радостно лучи его проникают сквозь весенние ветви черемухи! Стою я у берега реки и смотрю восторженно на синие воды. Черемуха пышным узором рассыпала свой бисерный цвет по всему берегу небольшой кристальной речки. Переливаются синей зыбью быстрые воды реки. В узком месте она перегорожена вбитыми в дно кольями. Между них переплетены ветки зеленой ели и вставлены верши [28] верша — рыболовная снасть, обычно сплетенная из ивовых прутьев, в виде узкой круглой корзины с воронкообразным отверстием. . Плывет рыба — и попадает в вершу, а оттуда не вылезешь.

Держась за колья, я иду по настланным жердям к верше и вижу: в ней большая рыба. Как золотая блестит на солнце, красные плавники, и дышит в страхе, открывая рот. Большой язь. Тащу вершу из воды и хватаю язя за голову. Только вытащил, а он как вильнет хвостом, выскользнул из рук да в реку. И пропал мигом… Слышу, с того берега, из кустов, говорит кто-то:

— Он за тебя, Лисеич, теперь Бога помолит… На свободу ушел…

— Герасим Дементьич, — кричу я, — это ты чего же там, в кустах, сидишь?

— Да к тебе шел, — отвечает охотник Герасим, — да, думаю, рано еще — спишь, поди. А он, вот вижу, — идет на реку рыбу воровать.

И Герасим смеется.

— Как — воровать? — говорю я. — Мой берег. А чьи верши-то? — спрашиваю я.

— Феоктист поставил.

— Ну… Феоктист свой.

— Смотри, Лисеич, краса кругом какая, дух какой. Черемуха цвесть начинает. Я вот сорвался, переходил яз-то [29] яз — здесь и далее: согласно Толковому словарю живого великорусского языка В. И. Даля, «…перебой, род плетня поперек реки, залива, с воротами, в кои вставлена плетеная верша, морда либо вязенный вентер, на который иногда ставится на хворостине колоколец, и рыба, попавшись, сама звонит. Яз обычно идет накось и не во всю ширину реки, покидая по руслу простор». , склизкие жерди, да и попал по горло, в воду попал… а вода-то холодная! Вот и сижу — портки сушу на солнышке. Постой, я сейчас перейду к тебе пониже, а то тут глубоко.