Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Шаляпин рассердился.

— То есть как же это, позволь?

— Да так же! Он с тебя возьмет за кусок земли, куда выйдет твой туннель, тысяч сто в год.

— Ну вот, я так и знал! В этой же стране жить нельзя!.. Тогда я сделаю бассейн, привезу воду.

— Бассейн? — усомнился я. — Вода протухнет.

Шаляпин с досадой махнул рукой и велел позвать околоточного Романова, — в последнее время тот стал его закадычным приятелем.

Они чуть не каждый день ездили на лодке на Одалары. С Одалар Романов возвращался еле можаху и шел спать в лодку, которых много на берегу моря.

Встретив меня на улице, Романов однажды сказал мне охрипшим голосом:

— Федор Иваныч, ведь это что — бог! Прямо бог! Вот какой человек. Погодите. Увидите, кем Романов будет. У Ялты ловят. Кто ловит? Жандармы ловят. Кого ловят? Политического ловят. А Федор Иваныч мне говорит: «Погоди, Романов, я тебе покажу настоящего политического». Поняли? Покажет. А я его без жандармов за жабры. Кто поймал? Романов поймал. Околоточный поймал. Поняли? До самого дойдет, тогда кто Романов будет?

Я улыбнулся:

— А отчего это у вас голос хриплый, Романов?

— Как — отчего? Кто день и ночь работает? Романов. В трактире, в распивочной, всюду чертом надо орать. Глядите-ка, у меня на шее какая царапина. Все — озорство. В кордегардию [231] кордегардия — помещение для караула, охраняющего крепостные ворота или въезд в усадьбу. сажать надо. Мученье!.. Ну, конечно, и выпьешь, без этого нельзя.

— Какого ты политического преступника хочешь показать Романову? — спросил я Шаляпина.

Шаляпин расхохотался:

— Жаловался мне Романов, что повышения нет по службе: «Двадцать лет мучаюсь, а вот шиш. А мундир надо шить. Государь скоро в Ливадию приезжает. Встречать надо. Жандармы понаехали, политических ловят. Вот бы мне!» Я ему и сказал: «Я покажу тебе, Романов, политического». Хочу показать ему одного известного присяжного поверенного. Тот его вздрючит.

И Шаляпин весело смеялся…

В те же дни из Суук-Су в коляске приехала дама. Высокая, нарядная. Поднесла Шаляпину великолепную корзину цветов и другую — с персиками и абрикосами. Просила его приехать к ней в Суук-Су к обеду.

Шаляпин, узнав, что она владелица Суук-Су, поехал.

Было много гостей. Шаляпин много пел и очаровал дам.

Ночью на возвышенном берегу моря около Суук-Су был зажжен фейерверк и устроен большой пикник. Лилось шампанское, гости бросали бокалы со скалы в море, ездили на лодке при факелах показывать Шаляпину грот Пушкина.

Хозяйка Суук-Су сказала:

— Эту землю над гротом великого поэта я прошу вас принять от меня в дар, Федор Иваныч. Это ваше место. Вы построите здесь себе виллу.

Шаляпин был в восхищении и остался в Суук-Су.

На другой день утром у него уже был нотариус и писал дарственную. Одалары были забыты.

Шаляпин говорил:

— Надо торопиться. Я остаюсь здесь жить.

Позвал Месалиди и сейчас же велел строить стену, ограждающую его землю.

И всю ночь до утра просидел со мной над бумагой, объясняя, какой он хочет построить себе дом. А я слушал и рисовал.

— Нарисуй мне и подземный ход к морю. Там постоянно будет стоять яхта, чтобы я мог уехать, когда хочу…

Странная вещь: Шаляпин всегда точно кого-то боялся…

Нужно ли говорить, что шаляпинская вилла так-таки никогда не была построена.

Во время Керенского я был в Гурзуфе. Месалиди жаловался мне, что на письма его Шаляпин ничего не отвечает. И стал разбирать стену…

В 1898 году в Петербурге в квартиру Мамонтова, где я останавливался, пришел молодой человек, элегантно одетый. Волосы его были тщательно расчесаны; впереди белела прядь седых волос.

— Я был в Москве, — сказал он, — познакомился с Серовым, и он мне дал ваш петербургский адрес. Видите ли: я хочу издавать художественный журнал, и мне нужно ваше участие. В журнале будет также отдел иностранной живописи. В русском художестве начинается новая эра, представителями которой являетесь вы, Врубель, Левитан, Серов — московское течение в искусстве.

В это время в комнату вошел С. И. Мамонтов.

— Вот какая интересная мысль, — сказал я, — издавать художественный журнал.

Савва Иваныч протянул руку молодому человеку. Тот назвал себя: Дягилев.

С. И. Мамонтов повел нас завтракать к Кюба. От Кюба я поехал к Дягилеву.

Дягилев занимал со своим отцом небольшую квартиру. Отец его был добродушного вида уже пожилой военный генерал. Дягилев показал мне небольшие картины: этюд Шишкина, рисунок Левитана, Клевера. И сказал мне, что денег для издания журнала у него нет. Но все, что он говорил про журнал, который он хотел издавать, было очень интересно.

На следующий день Мамонтов сказал:

— А этот молодой барин очень энергичный человек. Денег, вероятно, у него нет?

— Нет, — ответил я. — Он мне это сказал.

При следующей встрече Мамонтов позвал Дягилева в Москву. Там, у Саввы Иваныча, он познакомился с Васнецовым, Врубелем, Шаляпиным. Все нашли его образованным и интересным человеком.

Мамонтов дал Дягилеву деньги для издания, и я сделал ему первую обложку для журнала и декоративные иллюстрации в красках.

Редакция нового журнала помещалась в одной из небольших комнат скромной квартиры Дягилева. Тут я познакомился с его приятелями: Нувель, его братом, Розановым, Мережковскими.

Вскоре вышел и первый номер журнала «Мир Искусства»…

В 1899 году я, как уже знает читатель, получил приглашение от князя Тенишева — сделать проект русского отдела «Окраины России на Всемирной парижской выставке 1900 года» — и весной уехал в Среднюю Азию, а потом на Крайний Север, чтобы сделать на местах большие панно.

В то же время (несколько позже) Дягилев познакомил Париж с Шаляпиным, который имел колоссальный успех в «Борисе Годунове».

С этого времени Европа узнала Шаляпина и оценила его. Он пел в разных странах.

Я поехал лечиться в Виши, и Шаляпин, узнав, что я там, тоже приехал в Виши.

Дирекция городского театра, осведомившись о приезде Шаляпина, предложила ему спеть в театре Виши [232] театр Виши — имеется в виду Оперный театр в г. Виши (Франция). оперу «Дон Кихот» Массне.

Я присутствовал в театре. Появление Шаляпина на сцене вызвало восторженные аплодисменты. Я заметил, что Шаляпин побледнел: оказалось, в эту минуту он увидел, что в будке нет суфлера, а спектакль шел по-французски.

И Шаляпин спел весь спектакль на французском языке без суфлера.

Он говорил мне после спектакля:

— Ты не можешь представить, какой ужас охватил меня, когда я увидел, что нет суфлера. Я сам удивляюсь, как я мог ничего не спутать и петь. В первый раз пришлось пережить такое испытание…