Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Ах да, знаю. Только я не согласен. Еще отравишься. Я, брат, боюсь.

— Я-то знаю, — сказал Княжев, — небось не помрете.

В лесу свежая зелень пробивается сквозь наст гнилого осеннего листа. Зеленеют свернутые в трубочку ландыши.

— Нашел! — кричит Коля, наклонившись у пня.

Когда я подошел, Коля торопливо клал в корзинку на длинных ножках дымчатые поганки, которые росли у пней большими кучами.

— Это же поганки, — говорю я, — что ты!

— Ну, уж извините, пожалуйста, я-то знаю, — это опенки. Они всегда растут у пней.

— От этих грибов ты наверняка умрешь.

— Ну, нет, посмотрим, — упрямился Коля, — кто из нас окочурится: я от этих грибов или вы от сморчков. Это опенки. Я знаю.

Подошел Василий.

— Надо в осинник, — сказал он, — там сморчков поискать, а здесь их нет.

— Василий, посмотри, что Николай-то Василич набрал. Опята?

Василий посмотрел темными глазами на Колю Курина и, зашипев, засмеялся.

— Чего вы — это поганки!

— Нет, извините. Я-то знаю. Когда я их зажарю, пальчики оближете.

И пошел с грибами по дороге к дому.

В кухне, когда мы пришли, тетенька Афросинья с Василием Сергеевичем варили зеленые щи.

Коля в стороне чистил свои грибы и клал их из кастрюли на сковородку.

— Что делается! — расхохотался Вася, зажмурив глаза. — Кольку сегодня хоронить будем… Посмотрите, поганки жрать собирается…

— Это дуром набрал… — сказала, покачав головой, тетенька Афросинья.

Коля упорно молчал; солил и поливал маслом свои грибы, смиренно дожидаясь, когда освободится место на плите. Лицо у него было серьезное и обиженное.

Грибы шипели на огне и превращались в темную тягучую массу. Коля помешивал вилкой в сковородке. Через некоторое время он попробовал с вилки свои грибы, смотря кверху и как бы смакуя, потом выплюнул и сказал:

— Еще сыроваты…

— Да неужто вправду станешь есть поганки?! — спросила тетенька Афросинья.

— Это опята.

— Беспременно помрешь.

— Молока надо подлить немного, — сказал Коля и налил в сковородку молока. Грибы шипели. Молоко сделалось темно-синего цвета.

— В опенки уксусу надо, — посоветовал Василий Сергеевич. — Прочти-ка поваренную книгу. Уксус необходим.

Коля подлил уксусу, потом попробовал и опять плюнул.

— Сметаны! — лаконически сказал Василий Сергеевич.

Коля положил сметану.

— Муки! А то у тебя жидель какая-то выходит.

И Василий Сергеевич насыпал муки на сковородку с грибами.

— Что ты делаешь! — обиделся Коля. — Ведь это драчена какая-то выходит… Он облизал ложку.

— Кислота!..

— Клади сахару.

— Ну, это ерунда, — сказал Коля.

— Возьми поваренную книгу, тогда узнаешь.

Коля пошел за поваренной книгой. Стоя у плиты, он что-то поглядел в книге Молоховец [96] книга Молоховец — Молоховец Елена Ивановна (1831–1918), автор кулинарной книги «Подарок молодым хозяйкам, или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (1861), выдержавшей 29 изданий общим тиражом 300 000 экземпляров. и насыпал сахару на сковородку. Грибы шипели и пузырились. Попробовал.

— Вот ты мне и испортил! — сказал он. — Есть нельзя будет…

— Слава Богу, — засмеялась тетушка Афросинья, — жив останешься.

Василий Сергеевич, взяв у Коли поваренную книгу, быстро перелистал несколько страниц, прочел и сказал:

— Луку забыли положить и яйцо.

Положили в кастрюлю со щами луку и яйцо…

— Ах, черт! — вдруг дернулся Василий Сергеевич. — Яйцо-то ведь потом кладут. Все это из-за тебя, Николай.

От сковородки шел дым: грибы подгорели.

— Поспели! — сказал Коля.

В двенадцать часов все сели за стол. Подали зеленые щи и Колины грибы — это была какая-то подгорелая лепешка мрачного, черного цвета.

Попробовали щи. Тоже что-то не то.

— Я говорил — конского щавеля набираете… Чего лошади только едят!.. — сказал Василий Князев.

— Надо сметаны больше, — хмуро пробормотал Василий Сергеевич.

Положили сметаны. Но и сметана не помогла.

Коля ел медленно и озабоченно свою стряпню и говорил:

— Поганки, говорите, умрешь… Я, брат, не муха… Но вот ты мне все испортил! — Коля сердито посмотрел на Василия Сергеевича. — Когда уксус положили — сковородка так и затрещала. Видно было, что не надо уксусу класть.

Тетушка Афросинья решительно взяла сковородку и, не говоря ни слова, унесла. Коля пошел за ней. Она сбросила Колины грибы со сковородки у сарая.

Подошли куры, петух, посмотрели на выброшенное кушанье, но не стали клевать.

Слетели с березы сороки, попрыгали кругом, потрещали и улетели.

Подошла свинья, понюхала и, хрюкая, скушала все…

— Ну вот, — сказал Коля, — а вы говорили, поганки!..

— Ну и повара!.. — вернувшись к столу, засмеялась тетенька Афросинья. — И щи-то — тоже не похлебаешь. Я сейчас вам окорочок принесу…

— А я его подкопчу, покуда плита топится, — сказал Василий Сергеевич. — Надо его чесноком нашпиговать, как колбасу.

— Нет, повара, будя. Не дам. А то голодные останетесь, — смеясь, сказала тетушка Афросинья.

Солнце, весеннее солнце… Оживает весной наша тайная земля, и радуется душа теплым дням весенним. Прошла зима лютая, не воет вьюга снежная, не метут метели злые. Тают снега, и шумят ручьи. Бегут, блистая, воды в голубые дали, все дальше и дальше, куда жадно смотрят глаза, — к неведомому счастью, которое там, в дали лазоревой, там, за заборами, за домами городскими…

Весеннее солнце льет румяный свет. Горит, вливаясь в окна, в мою деревенскую мастерскую, где мы готовим пасхальный стол.

Держа в ложке яйцо, доктор Иван Иванович серьезно опускает его в кастрюлю, где разведена красная краска. Вынимая окрашенные, кладет на блюдо и говорит мне:

— Три десятка. Довольно?

— Да красьте все, что оставлять? Крашеные как-то веселее есть.

Ничего не говоря, приятель Коля берет с блюда крашеное яйцо, ударяет им по столу, очищает от скорлупы, солит и ест.

— Что же это ты делаешь? — возмущается другой приятель, Василий Сергеевич. — Ты что?

— А что? — удивляется Коля.

— Как — что? Вот же рядом некрашеные! Канун Пасхи, Великая Суббота сегодня, а ты яйца ешь…

— Так он же сказал, что крашеные есть веселей, я и взял.

— Поста не держишь.

— Яйца скоромным не считаются, — робко возражает Коля. — Ты сам, я видел, ветчину от окорока ел на кухне.

— Слышите, что говорит! — горячится Василий Сергеевич. — Я на кухне пробовал, поспел ли окорок, а он — слышите!.. Вот он какой!

— Велик ли грех яйцо съесть! — засмеялся приятель мой, охотник-крестьянин Герасим Дементьевич, пришедший ко мне на розговены. — Вот, помню, у нас в Петрове один такой постник был, амбар держал, овес, гречу, зерно покупал. Ну, значит, у него при амбаре приказчики. Молодцы-лавочники. Вот он их постом доедал! В кашу масла нипочем. Чай с изюмом, молока ни-ни. Рыбу нельзя. А ежели бы яйцо кто — беда!.. Прогнал бы. Только, это самое, в амбаре у него весы большие на цепях. Зерно вешать. Гири пудовые. Но на весах-то, где гири ставят, под доской, свинцовые плиты на полпуда прибиты. И сколько это он, вешая, наворовал. Один-то молодец на него и донес. Его и пымали. Прямо у весов. Да в тюрьму, да под суд. Вот. А был постник, богомол.