Мартин О Кайнь - Грязь кладбищенская

Это был для меня черный день. О, кабы можно было бы того избегнуть. День, когда я оставил тебе свои карточки, подлая Джуан:

“Чая на этой неделе совсем не завезли. Уж не знаю, что у них не так, только мне ничего не прислали”.

“Не пришел чай, Джуан?”

“Совсем, ни чаинки”.

“А что же, люди не получат чая на этой неделе, Джуан?”

“Совсем не получат. Но на следующей неделе ты получишь сразу за две”.

“Да ты и раньше так частенько говорила, Джуан, а нам никогда не добавляли за ту неделю, что он не приходил… Клянусь Богом и Девой Марией, ни чаинки, Джуан. Ни единой крошечки. Даже чтобы ноготь прикрыть… А кофей этот у меня уже вот где”.

“Ты что же, не знаешь, что не я чай делаю? А если не нравится, можешь отнести свои карточки…”

Но ты хорошо знала, что я не могу их никуда отнести, подлая Джуан. Ты берегла чай для тех, кто мог заплатить тебе тройную цену: для хозяев, что сдают приезжим, которые ирландский учат, для туристов, для важных шишек и тому подобных… Ты при мне отдала чай служанке священника и еще четверть фунта – жене Сержанта. Старалась, чтоб священник не объявил про твою покражу алтарных денег, а Сержант не заявил на тебя в суде…

Пошел я домой, принес с собой кофей. Заварила мне старушка немного.

“Не стану я его пить, – говорю, – благослови тебя Бог”.

“Надо же тебе чем-нибудь перекусить, – отвечает она. – Ты же ничего не ел со вчерашнего утра”.

“Так и быть”, – говорю.

Глотнул я немного жижи, а она шершавая была, как шкура, с позволения уважаемого кладбища. Собака сразу стала вокруг меня вертеться. Только недолго. Убежала, и два дня после этого ее не видели.

“Что-то соки у меня в желудке не в порядке, – говорю. – Видно, все равно мне сейчас помирать. Помру, если выпью эти помои кофейные. А и не выпью – тоже помру…”

Вот и помер. Я и слова не мог сказать, а только потел этой дрянью, пока лежал… Это твой кофей меня до смерти довел, подлая Джуан. На тебе моя смерть…

– И моя смерть!

– И моя смерть!

– И моя тоже!..

– …Я за тебя голосовать не стану, Пядар. Ты позволил прожженному еретику оскорблять веру в стенах твоего постоялого двора. Крови в тебе настоящей не было. Вот если б я там был…

– Жулик ты был, Пядар Трактирщик. Ты взял с меня четыре четырехпенсовика за полстаканчика виски, а я был так зелен, что даже не знал, сколько нужно заплатить…

– Зато твоя жена знала. Она у меня выпила море таких маленьких стаканчиков. Но ты и про это, похоже, не знал до сего дня…

– Ты был мошенник, Пядар Трактирщик. Ты воду в виски добавлял.

– Не добавлял я.

– А я говорю – добавлял. Мы с Томасом Внутряхом заходили к тебе каждую пятницу после того, как забирали пенсию. Еще до войны. Виски всюду было – хоть залейся. Как только ты приметил, что Томас чуток навеселе, так сразу перевел разговор на женщин.

“Вот странно, что ты не женишься, Томас, – сказал ты. – Мужчина, у которого есть такая завидная полоса земли…”

“Она у меня есть, дьявол побери твою душу, – говорит Томас. – Вот и отдал бы ты за меня свою дочь”.

“Господи, да вот она. Я же ее от тебя не прячу”, – отвечаешь ты… Ведь был такой день, Пядар, не отрицай… Тут как раз заходит твоя дочь, берет с полки банку джема. Ты что думаешь, я не помню?

“А вот и она самая, – говоришь ты. – Пусть сама и решает”.

“Выйдешь за меня?” – спрашивает Томас, подсаживаясь к ней поближе.

“Почему бы и нет, Томас, – говорит она. – Полоса земли у тебя завидная, пенсия полгинеи…”

Мы еще посмеялись так немного, но Томас то ли шутил, а то ли всерьез. Твоя дочь вертелась вокруг, играла платочком у себя на шее… Ведь был такой день, Пядар Трактирщик, не отрицай…

Потом твоя дочь подалась на кухню, а Томас за ней, чтоб зажечь трубку. Она его там задержала, но скоро вышла и заказала ему еще стакан виски.

“Скоро этот старый пачкун зальет себе шары дослепу, и тогда уже он наш до самого утра”, – говорит она.

Ты взял у нее стакан. Плеснул туда щедро, до половины, воды из кувшина. А потом долил доверху виски. Ведь был такой день, Пядар…

Ты думаешь, я не видел, что ты делал? Я хорошо видел ту возню за стойкой, и твою, и твоей дочери. Ты думаешь, я не понял, что ты там шепчешь? Твоя дочь целый день спаивала Томаса Внутряха разбавленным виски. А он платил за воду, как за виски. И после этого весь вечер был пьяный… Твоя дочь день-деньской его умасливала. Скоро он начал заказывать виски стаканчиками и для нее, а она наполняла их одной водой. Шофер грузовика точно бы врезался в Томаса тем вечером, если б не пришла Нель Падинь, жена Джека Мужика, чтобы отвести его домой. Был такой день, Пядар, не отрицай. Грабитель ты…

– И меня ты тоже ограбил, Пядар Трактирщик. Твоя дочь вызвала меня в зал, вроде как я ей нравлюсь, села ко мне на колени. Тут подошла шайка гуляк из Яркого города, и их тоже отправили в зал, туда, где я. И бедному дурачку пришлось ставить им выпивку всю ночь. На следующий день она проделала то же самое, только в тот день ни одного гуляки из Яркого города не нашлось. Вместо этого она собрала попрошаек со всех углов, отправила их в зал, а бедному дурачку пришлось заказывать…

– Я очень хорошо это помню. Я как раз вывихнул лодыжку…

– …До тех пор, пока не осталось и монетки, чтоб ею звякнуть о стойку. Это все было частью твоего разбойного плана, Пядар Трактирщик: дочь твоя делала вид, что ей нравится всякий олух кривоногий с парой фунтов в кармане, покуда те фунты не кончатся.

– И меня ты ограбил, как и прочих, Пядар Трактирщик. Я вернулся домой отдохнуть из Англии, при мне двадцать фунтов заработка в нагрудном кармане. Твоя дочь вызвала меня в зал и села ко мне на колени. Какое-то дьявольское зелье добавили мне в выпивку. А когда я очнулся, у меня почти ничегошеньки не осталось, кроме двух шиллингов и пары жалких полупенсовиков…

– Ты и меня ограбил, Пядар Трактирщик. У меня был двадцать один фунт пятнадцать шиллингов. Я их получил за три полных грузовика торфа. Пришел к тебе спрыснуть сделку. В пол-одиннадцатого или в одиннадцать я оказался в заведении один. Тебя уже и след простыл. Это была еще одна твоя хитрость: сделать вид, будто ты ничего не заметил. Я пошел в зал с твоей дочерью. Она села ко мне на колени, обхватила меня под мышки… И что-то неправильное оказалось у меня в выпивке. Когда я пришел в себя, у меня осталась только сдача с фунта, что я взял еще раньше, которая лежала в кармане моих штанов…

– Меня ты тоже ограбил, Пядар Трактирщик. Неудивительно, что у твоей дочери было такое большое приданое, когда она вышла замуж за сына Джуан Лавочницы. Не дам я тебе никакого голоса, так и знай, Пядар.

– С самого начала я честно собирался вести предвыборную борьбу от имени Партии За Фунт. Но раз уж вы, сторонники За Пятнадцать, начали вытаскивать на свет отвратительные личные подробности, что, как я думал, присуще исключительно избирателям Партии За Полгинеи, я предам огласке сведения, которые не слишком красят вашего единого кандидата Нору Шонинь. Нора Шонинь была моим другом. Пусть политически я с ней соперничаю, это не значит, что я не уважал ее лично и не поддерживал с ней дружеских отношений. А посему мне мерзко говорить об этом. Мне это больно. Мне это неприятно. Мне это отвратительно. Но вы, избиратели За Пятнадцать, сами первые начали. Так что не обессудьте, если я выберу для вас палку по вашему росту. И теперь вам придется спать в той постели, которую вы сами себе застелили! Там, наверху, я был хозяином питейного заведения. И никто, кроме записного вруна, не вправе сказать, что мое заведение не было приличным. Вы очень гордитесь своим единым кандидатом. Ее тепло привечают все – за ее порядочность, честность и добродетельность – если, конечно, все вы говорите как есть. Но Нора Шонинь была пьяницей. Знаете ли вы, что редко выпадал день, когда она не заходила ко мне, а в особенности каждую пятницу, когда Томас Внутрях уже сидел в пабе, и не выпивала с ним по четыре или пять пинт портера в задней комнате заведения.