Михаил Новиков - Природа сенсаций

«Хаир» на улетевшем уже молодежном жаргоне значило «волосы».

Упомянутые мысли крутились у него в голове и около ушей с самого утра, с того момента, как он пришел в Учреждение.

«Конечно, — думал он, стараясь прогнать их, — правы старики. Разве дело в шмотках?»

Но эти слабые раздумья не могли, как он ни напрягался, перешибить ниспосланного свыше. Он сообразил, что нужно ему услышать какой-нибудь чужой вопрос, хоть простейший, о том, например, сколько времени, и ответить на него: это единственный шанс выдуть, вымыть муть из головы.

Он пошел по Учреждению в надежде, что и его о чем-то спросят. Он чувствовал, что пришла ему пора отвечать. Он хотел Малого Страшного Суда, типа промежуточного финала.

Он шел и слушал разговоры. Он слышал довольно-таки дикие вещи. Какой-то замухрышка рассказывал о свойстве красивых женщин отдаваться очень быстро, при определенных обстоятельствах. Причем замухрышка говорил, как власть имеющий.

И вот, он переходил от одной группы беседующих к другой и видел себя как бы сверху, с, допустим, плафона: втирается его худенькое тельце в гущу чужих тел.

Он услышал, как спросили:

— Как чувствуешь себя?

И на всякий случай ответил тихо:

— Как перед концом времен.

Но спрашивали, натурально, не его, а какого-то веселого сварщика в зеленой робе. Еще круглые очки висели у сварщика под бородой.

Он понял, что провел жизнь, лавируя между столбами снежной пыли. Он понял, что напрасно слушал только обличавшие несправедливость голоса.

Он вышел на лестницу, и перила ударили его током.

Из означенного состояния было два пути. Один — тот, что отражен в стихах Бориса Поплавского:

Или Всеволода Некрасова:

Другой, честно говоря, не менее очевидный: путь снижений, паскудств, холостячества, но не в стиле журнала «Плейбой», а в русском, времен упадка, то есть — со слабым накопительством, с цветным телевизором, с запоями.

Стало быть, выбирай: русский дух или русский бизнес.

Он воскликнул:

— Ах, черт! — махнул рукою, побежал быстро вниз по лестнице, надеясь, что чары рассеются, но чары не рассеялись.

Он выскочил на улицу. На трамвайном кругу плясали, хороводили столбы снежной пыли. Солнце было особого бледного цвета.

Описать этот цвет следует так: это цвет румянца на щеках одного редко, но регулярно встречающегося вида блядей. Они живут в общежитии, реже в квартирах, годы напролет не выходят на свежий воздух.

Вот он вспомнил о таких девушках. «В постели, — подумал он, — они ведут себя не как женщины, а как простые семяприемники. Гадость! Гадость! На них налипают отпечатки пальцев, и слюни, и волоски прошедших через них. Волосы их кажутся всегда немного свалявшимися, с запахом тлена, даже если их вымыли и расчесали на твоих глазах…»

Образы утренних ведьм совместились у него с образами блудниц заката. Петля оказалась наконец захлестнутой.

Но вот спустились сверху вопросики. Как караван мух, облетели вокруг его головы, потолкавшись у раковины, влетели в ухо: «"С ней блудодействовали цари земные" — это что значит?»

Приключения кончились лет пять назад, но долго держалась их инерция, тлели руины, расхлебывалась каша. Как-то раз, вечером, стало ясно, что дни, один за другим, так и будут умирать за окнами.

На остановке под названием «Зимняя Пустынь» она ждала троллейбус. Наискосок, через шоссе, стояло здание грубых форм, электростанция «Голубой Свет».

Сперва она думала, что они пришли оттуда, со станции, но впоследствии разочаровалась в этой мысли. Они — два карлика. Сначала первый, вывернув из-за столба, подошел и заглянул снизу в ее лицо, затем второй.

Дом станции отдавался тьме, окна исчезали. Так хороший стрелок гасит мишени в электрическом тире.

Карлик в короткой куртке сказал птичьим, педерастическим голосом:

— У насилуемых есть цель — так сдружиться с насилующими, чтоб они тебя не убили потом, когда исполнят свое…

У другого карлика был бас, но он не умел говорить, только хрипел.

Член тенора был кривой, победоносный. У баса оказался вяловат, сминался, как воздушный шарик, и она стала ему помогать, будоражить пальцами, как только прошел мешавший дышать страх. Тенор был заботлив: постелил под колени ей куртку, чтоб не на снегу стояла, не студилась.

В такси быстрых окраин отвезли ее домой.

Наутро они приехали в черной машине, долго из нее вылезали, кружили по двору.

День был обычный, облака в небе шли сплошным фронтом, но каждый час появлялись разрывы.

Они вошли, она увидела: не карлики, просто низкорослые.

Она улыбалась резиновой улыбкой, голову поворачивала в профиль. Закуривала, но не курила, а ломала табачные изделия в пепельнице.

Тенор спросил:

— У тебя есть кто-нибудь постоянный? Он не станет, допустим, мстить?

Она молчала. Бас захрипел, будто собирался кашлять.

Тенор сказал:

— Ты думаешь, мы за всеми так ухаживаем? Домой отвозим, навещаем утром? А мы даже фамилий не скрываем наших: Мазуров, Макаров.

Она молчала.

— Дело не в этом, — продолжал тенор. — Ты наша. Мы ведь угрожать не умеем.

Она встала, прошла в ванную, включила воду. Вода била в слив, чмокала, улетала в трубы.

Она знает, с их слов и изнутри, от себя: да, она — их.

Она живет ожиданьем приказа или знака. Она томно снимает трубку черного телефона. Она осматривает свое тело: склонив голову, а также с помощью одного или двух зеркал. Она берет свои груди в руки и сводит их под кофтою тесно вместе.

После душа, распаренная, голая, она идет на кухню, подолгу стоит у окна, расплющив нос и груди о холодное стекло.

Она садится на немного липкий линолеум, стрижет и пилит ногти.

Она замирает, уронив пилку и щипчики. Одна нога ее согнута, и колено подтянуто к подбородку. Для полного перерождения, думает она, тело нуждается в дальнейшем осквернении.

Она вытягивается на линолеуме и бьет ягодицами в пол.

Она думает: «А раньше, в дни скачек по субботам и пляжей по будням, и поцелуев в прихожих, полных шуб, можно было не петь и не плакать, можно было все…»

В газете, которую ураган забивает в форточку, как кляп, она читает (с трудом): «Медная Страна».

«Медная Страна, как всякая другая, имеет тело и душу. Тело Медной Страны содержит в себе пельменные. Когда в пельменных нет пельменей — это кризис.

Медная Страна отличается от всех прочих способом выбора правителя. Им становится тот совершеннолетний гражданин, кто на момент выборов имеет самый длинный член. Явных дебилов и садистов к баллотировке стараются не допускать.