Михаил Новиков - Природа сенсаций

Мы поехали в троллейбусе и потом в трамвае — этот последний еле полз.

Марина расспрашивала меня про работу, говорила:

— Расскажи что-нибудь… Что нового?

— Работа что… — бормотал я. — Это хреновина. Новое что-то, конечно, есть. Тебя, кстати, касается.

— Давай!

— Нет.

Помолчал и повторил:

— Нет.

Она насторожилась.

Почему бы теперь не выяснить все? Но Марина не сказала ничего, что можно было истолковать как признак или признание, не посмотрела никак — или я не заметил?

Трамвай пошел быстрей, и на поворотах ветки деревьев скребли по окнам. С листьев сваливались капли и оставляли на стеклах наклонные прозрачные пунктиры.

— Все-таки что? — допытывалась Марина. — Что ты там придумал?

— Замуж тебя позвать, — сказал я.

Это самые обидные шутки, я знаю, вместе с теми, которые касаются одежды. Именно одежды, не внешности, именно не чего-то данного пожизненно, а того, что могло и должно было быть иначе, удачней.

Марина молчала, затем спросила:

— Это все, что ты придумал? Правда, все?

— Все неправда, — сказал я правду.

Мы долго ехали, и открылась пыльная утоптанная площадка, за нею двор, в котором двое силачей опрокидывали на бок кургузый маленький автомобиль. Вокруг бегала собака.

На площадке продавали цветы.

— Хочешь, давай я куплю тебе цветы? — предложил я.

Под звон разворачивающегося на круге трамвая я купил три мятых нарцисса и протянул их Марине.

— Понеси их немного, — попросила она.

Я покачал головой.

— Я сейчас уеду домой, — сказала Марина.

Я не поверил. Я видел, что ей интересно.

— Почему ты такой? — крикнула Марина.

Мне показалось, она почти плачет.

— Больше не буду. — Я взял ее за руку. — Пойдем… Возьми все-таки цветочки.

Мы побрели через просторный пустырь, на краю которого стоял светлый и высокий длинный дом. Кругом росла реденькая трава, и изобилие было заржавленных листов и механизмов; тропинка высыхала после дождя — того же, нашего с Мариной, только что здесь прошедшего раньше, нас обогнавшего.

Я сел на зелено-коричневый бак, закурил и уткнулся в собственные ладони.

— Марина, слушай, видишь?.. Почему все так? Я не устаю от тебя… но… Пусто… Как же все так… — Я причитал, но это почти сразу стало фальшиво, и я заткнулся и смотрел на Марину сквозь пальцы в самом буквальном смысле.

Она погладила меня по голове, наклонилась, поцеловала в лоб. Я хоть и не волновался, а успокоился. И мы аккуратно шли по немного скользкой тропинке.

Вокруг грязно-белого дома мусор лежал специфический, строительный.

— Мы на новоселье идем? — спросила Марина. — Без подарка… Место, конечно, вот уж у черта на рогах… Как оно называется, а?

— Волково.

— Нет в Москве такого района.

— Как же! — говорил я. — Очень престижный новый район. Когда-то в старину была родовая вотчина бояр Волковых. Потом соответственно дачи…

— Не было таких бояр никогда. Это не боярская фамилия.

— Типично боярская фамилия! — возражал я. — Волковы, Медведевы, Зайцевы, даже Совковы — от слова «сова» — это все древнейшие роды…

Дом, к которому мы подошли, был еще малообитаем, но откуда-то с верхних этажей сыпалась богатая медью и латунью музыка. В квартиру, полную этой музыкой, мы и поднялись.

В большей из двух комнат сидели на полу и на стульях люди и пили недорогое вино.

Присутствовали человек десять, кое-кого я знал, но, главное, я сразу увидел ту, которая была мне нужна в этот вечер.

Клара носила прическу, описываемую словом «химия».

С прочими поздоровавшись, с Кларой я расцеловался.

Разговор шел о разном. Я запомнил, в частности, историю о крокодиле, сбежавшем от какого-то миллионера и жившем долго и счастливо в подземных трубах Нью-Йорка или, что ли, Лондона…

Постепенно начинали танцевать. Я потоптался в кружке напротив Клары.

Марина разговаривала с хозяином, глядя на меня.

Я расспрашивал Клару о медицинском институте, к которому она никакого отношения не имела. Затем увел ее на кухню.

Окно тут выходило на запад, и оказалось, что тучи в небесах разошлись и закат очень велик — красно-желтый, с перистыми серыми и рваными облаками.

— У тебя красивые ногти, — сказал я Кларе.

— В принципе, — заметила она, — идеальный маникюр невозможен.

Вошла Марина, и Клара выскользнула из кухни со словами «я сейчас».

Я смотрел на Марину, оттягивая пальцем уголок левого глаза.

— У тебя все в порядке? — спросила Марина. — Что с тобой сегодня творится?

— Это с тобой — творится, — ответил я.

Я стоял спиной к закату, спиной к окну без шторы, и Марина почти не видела моего лица и вглядывалась, вглядывалась, словно не узнавала или хотела спросить о чем-то запретном.

В комнате я подсел к Кларе.

— Ну что? — спросила она сочувственно.

— Ни черта, — ответил я. — Станцуем?

Она засмеялась.

Мы станцевали. Стало жарко.

Один раз я мельком заметил недобрые и как бы посветлевшие синие глаза Марины, но в целом она не обращала на меня внимания; она держалась хорошо. Это, честно признаться, в ней и нравилось.

В коридоре висел незабвенный плакатик: два человека пожимают друг другу руки, стоят спокойно, только один из них охвачен пламенем, горит.

Перед плакатом остановившись, я и услышал слова Марины:

— Поедем-ка. Или ты остаешься?

И мы тихо ушли, не простившись ни с кем, кроме хозяина, о котором я мало что знал.

За свежевыстроенными протяженными корпусами открылось шоссе. У светофора с нисходящим звуком тормозили машины.

Невдалеке слышна была и видна железная дорога.

— Поедем на электричке, — сказал я.

Мы поднялись на пустой, по-железнодорожному плохо освещенный перрон. Крашено все вокруг было суриком и охрой.

Мы не успели подождать, поскучать, переглянуться; сразу поехали. Поезд двигался по насыпи, и разверзались под нею длинные ряды фонарей, и под ними на крышах и плоскостях лежали блики. Часто шли остановки — все похожие платформы, но на каждой следующей свет был тусклей и тоскливей, не от ламп исходил, а в них втягивался. Сутулые люди ждали на темных скамьях.

Я все старался разглядеть свое отражение в окне, но оно размывалось, сбивалось.

— Кто, — спросил я, — был тот человек, с которым ты сегодня выходила из дому?

— Ты, — сказала Марина.

— Нет, раньше. Часа в три.

— С чего ты взял?

— Я видел. Он уехал на машине цвета плесени.

— У тебя что-то с головой. Я не знаю такого цвета.

Вагон покачивало, поезд въехал на мост, двигался над улицами, внутри которых текли огоньки машин. Вокруг были дома и окна. Город выглядел оживленно.

— Я видел, — подумал, а потом и повторил я.

Над вокзалом горели сизые буквы: «МОСКВА».

Через площадь мчались, сквозя меж такси, мотоциклисты.