Владимир Архангельский - Юность нового века

Дед Лукьян стал пересчитывать будущие расходы, сбился, вспомнил про керосин и про спички, про бутылку водки. Махнул рукой с досады и решил скрутить цигарку.

Тут-то он и услыхал, как подшумели жулики в барском саду, и по старой солдатской привычке зычно подал голое на все село:

— Караул!

Ребята попались в ловушку и заметались по просторному саду, натыкались впотьмах на ветки, ломая кусты.

Димка птицей долетел до барской лодки, вдруг вспомнил про старый подкоп возле нее, свистнул Кольке. Вырвались они на волю, добежали до кладбища, совсем забыли, что надо бояться мертвецов в этот поздний час, и пролежали в канаве, пока не пропели первые петухи.

Баринова пегая сука прижала Витьку в смородине, а Силу с Филькой нашла под сараем. Трех разбойников отвели за решетку в старый курятник, где до утра грызли их блохи.

А утром картавый Вадя распорядился:

— Надеть на этих жуликов ошейник из кагтофельной ботвы и пговести с бубном по площади. И пусть нагот поглядит на вогишек, когда пойдет от заутгени.

Как только начали бить в колокола, Витьку, Силу и Фильку вывели с барского двора: мешки под мышкой, на шее — по большому венку из ботвы.

Генеральшин кучер — Борис Антоныч — в красной рубахе, на которую до пояса падала могучая черная борода, и в плисовых шароварах — шел впереди и неумело лупил в бубен. Вся барская челядь — с малышами — сгрудилась полукольцом. От церкви бежали парни, девки, наперегонки мчались ребятишки: им почудилось, что в село приехал цыган с медведем. И чей-то мальчишка, из соседней деревни, уже кричал загадку про медведя:

— «Заинька, милый, где был? — «У Тули». — «Что видел?» — «Алхирея». — «В чем он?» — «В черной шубе и кольцо у губи!»

На крыльце флигеля стоял барин со своей Варькой, с девчонками, курил и смеялся.

А толпа, что сбилась смотреть на позорное шествие, молчала. И никто не кидал в воришек комья земли, никто не порывался щипнуть или поддеть их пинком.

Димка с Колькой сразу поняли, на чьей стороне правда. Им страшно захотелось действовать, но идти к толпе они побоялись. И тогда зародилась озорная мысль: запустить чем-нибудь в барина, который так нахально ржал на крыльце.

— Камнем не докинешь! — с сожалением сказал Колька.

— Картошка! — Димка хлопнул себя ладонью по лбу.

Они залезли на крышу, насадили по картошке на тонкий конец хлыста, запустили снаряд сплеча и спрятались за трубу.

Зазвенело разбитое стекло справа от барина. Господа кинулись в комнаты. Борис Антоныч перестал бить в бубен. В толпе раздался резкий свист.

Из церкви показались деды — Лукьян и Семен. Они на скорую руку поклонились старым церковным воротам и подошли к толпе.

— Твоя забота, Лукьян? — круто спросил дед Семен, когда увидел пунцовых от стыда ребят. — Таких-то воров ты выследил? А еще хвастался!

— Дык трясли, Семен Васильевич, ночью. Хоть и у барина в саду, а не положено.

— У барина, у барина! — передразнил дед Семен. — Сам-то не озорничал? Такой был ворюга отпетый, избави боже!

В толпе засмеялись.

— Как теперь ребят выручить: ведь наши, деревенские. И самая последняя гольтяпа! — вздохнул дед Семен.

К дедам придвинулся Гриша — балалаечник, певец и самый свежий кавалер на селе.

— Дал ты промашку, дядя Лукьян! Вишь, что получилось! А по правде сказать, кабы-ть у мужика украли, вот бы этот ошейник и кстати: позор! А у барина?.. Не может барин деревенским обычаем пользоваться! И не позор это, а вовсе глупая забава. Только к чему она? Семен Васильевич правильно сказал: кончать надо! А как ребят домой увести? Рыжему сейчас кто-то стекло высадил, того и гляди прибежит он сюда зло чинить.

— Надо-ть благочинного кликнуть. Он этот артикул мигом прикроет, — сказал дед Лукьян и засеменил к церковной ограде.

Благочинный — без шляпы, в светло-сером подряснике — широким шагом подошел к толпе и сказал властно:

— Кто это в час моления задумал беса тешить?

— Не сами, батюшка, не сами! Вадим Николаич распорядился, — Борис Антоныч припал бородой к пухлой руке отца Алексея.

— Тэк-с! Опять непочтение к храму! — Благочинный кинул взгляд на флигель и быстро провел тыльной стороной ладони под сивой бородой. — Расходитесь-ка, православные, с миром! А вы, — он подошел к «разбойникам» и сбросил с них ошейники, — завтра утром явитесь ко мне в церковь. Я с вами по-го-во-рю!

И от того, как сказал эти слова благочинный, затряслись у ребят колени, а у деда Лукьяна — от затылка к пояснице — галопом промчалась стайка мурашей.

Вечером все «разбойники» встретились на площадке у пожарного сарая, где девки и парни под балалайку плясали «Барыню» и, выхваляясь друг перед другом, пели озорные частушки.

Витька вошел в круг, подбоченился, топнул ногой и бойко выкрикнул:

Весь вечер он был героем. А с утра — и всю долгую неделю — ходил с Филькой и с Силой в летний притвор церкви, стоял на коленях и по десять раз бубнил заповеди.

Благочинный особенно напирал на восьмую — «Не укради!». У него в саду был хороший урожай, и он хотел и себя защитить от шустрых, неутомимых налетчиков.

Но Витька не сдался. В самый канун спаса он собрал «разбойников» и сказал:

— Нынче огляделся, зря мы в ту ночь попались! Вишь, как угораздило: трясли-то не коробовку, а какой-то скрут, леший его дери! Надо опять налет делать!

И — небывалый случай — отказались «разбойники» служить своему Кудеяру.

Коробовку отряс Гриша с парнями. А деда Лукьяна предупредили за время: поднесли ему к носу и дали понюхать здоровенный кулак.

Барин делал все не по-людски. Дом не достроил, окна забил щитами, школу сбыл с рук кое-как: не стал штукатурить по фасаду. И была она белая со двора, красная — с проезжей дороги к сельскому кладбищу.

В просторном коридоре, где был сделан временный помост, благочинный торжественно отслужил молебен: с горластым дьяконом и тихим, глухим псаломщиком.

Дьякон ревел басом: «Мно-га-я лета!» И у ребят захватывало дух, потому что дребезжали окна, качалась под потолком лампа-«молния», белой крошкой сыпалась штукатурка. А псаломщик носил за благочинным тяжелую медную чашу, из которой брызгали святой водой на сырые, в потеках стены.

А потом благочинный поклонился до пояса портрету государя императора в парадном синем мундире с эполетами и пошел с барином, со своим причтом и с учителями пить чай в подвале. «Чай» был крепкий: после него долго пахло водкой и солеными грибками.

На другой день ученики расселись по классам. Урок начался с молитвы. Настя, стоя за партой, громко прочитала «Отче наш» и кивнула в сторону богоматери, что висела за стеклом в углу, в светлой ризе, и держала на руках румяного мальчугана.