Владимир Архангельский - Юность нового века

В саду, на ветвях яблонь, звонко тинькали синички. Это тоже не диковинка: и Димка и Колька видели их всякий раз, когда ходили в лес. Да и никто не держал синичек в клетке: не было в селе такой привычки.

То ли дело снегири и щеглы! Летом их не бывало. Снегирь так и прозван, потому что появляется он с первой пургой, со снегом да с морозами. И щегол туда же! Словно дед Мороз высыпал их из лукошка, и они веселыми стайками разлетелись по садам и огородам, на репейники, на чертополох.

Один снегирь попался под Новый год — скучный, не то ленивый, не то больной. И петь он не хотел и все сидел на прутике, нахохлившись и тряся головой. И Димка хотел пустить его на чучело для школы, благо дед Лукьян обещал снять с него шкурку и обработать ее. Да воспротивился Сережка — поднял крик.

Занимать клетку этим скучным снегирем Димка не хотел. Он его спихнул с насиженного места перед раскрытой форточкой, когда Сережка возился с игрушками. И полетел снегирь славить в саду самого младшего из Шумилиных!

А щеглы никак не давались! Рассядутся по репью — одни головами вверх, другие головами вниз. Сильные, ловкие, красивые! От них пестро и весело на ветках будыля: мордашки красные, на крыльях — желток, грудка белая, спинка коричневая, хвост черный с белыми пятнышками. Перепархивают, как первая по весне бабочка крапивница, когда еще в любой колдобине и в тени — за сараем, под хворостом — долеживает хрусткий снег.

И звенят их голоса: «По-пить! По-пить!» А то слышится переливчато, как на беседе: «Ирглить, ирлить!» А раздерутся из-за семечка и давай долдонить: «Рэ-рэ-рэ!»

— Что придумать? Петлю, што ли, на репейник пристроить?

Колька совсем отчаялся.

Пристроили, да плохо, и ничего не вышло.

— А я так думаю: не на то мы ловим! Знаешь чего: наберем семян от репья да поставим силок у забора, под будылем. И как это я раньше не догадался! — Димке уже не сиделось на месте.

— Постой, постой! Семена оборвем, улетят щеглы к благочинному або к барину. А там нам не с руки.

— А мы к благочинному слазим! Не заругает, ведь не по яблоки! И за церковью, где могила старого генерала, репей на репье. А ну, мигом!

Так и сделали. И два щегла в тот же день запутались лапками в цепких волосяных петлях.

…Дни пошли за днями, отрывая у долгой ночи желанного света на куриную ступню. Димка просыпался по-темному, плескался холодной водой из рукомойника и начинал заниматься птицами: чистил клетки, менял воду, подсыпал зерна.

Из-за церкви выглядывало раннее солнце, птицы наперебой заводили песню. Под эту песню Димка завтракал, повторял стишок либо новую сказку про бога, надевал шубейку, перекидывал через плечо холщовую сумку и бежал в школу. А под окном уже стоял Колька: он строил рожи, манил пальцем и свистел, как Кудеяр.

Димка хотел выпустить птиц на Алексея Теплого, в день именин отца, когда в полном согласии с календарем деда Семена шумела весенняя ростепель, колоду с пчелами из омшаника вынесли в сад, а сани затащили на поветь и вывернули из них оглобли.

Но дед Семен с матерью отсоветовали.

— Потерпи, сынок, восемь дней. И как спокон веков заведено, выпустишь своих птичек на благовещенье. Это самый большой праздник у бога, — попросила мать. И отказать ей было нельзя.

— И денек-то какой! — поддержал ее дед Семен. — Даже птицы не вьют гнезд! И грешников в аду не мучают, дают им отдых. Что и говорить: веселый день — цыган шубу сымает да продает!..

В день благовещенья Димка с Колькой взяли по клетке в каждую руку и отправились через сад к Лазинке, на высокий солнечный бугор, где перед птицами открывался дальний и вольный простор.

Бугор отогрелся, зазеленел первыми усиками молодой травы, и на нем было светло и тепло, как в летнее утро.

Ребята скинули верхнюю одежонку, распахнули дверцы в клетках и отбежали за высокий и кряжистый вяз, невдалеке от Кудеяровой липы.

Щеглы и снегири, еще не веря в свободу, сбились кучками, вытянув шейки и опасливо оглядываясь по сторонам.

Самый смелый и голосистый щегол, которого Димка прозвал Пестряком, решился первый. Он скокнул на землю, отряхнулся и громко крикнул: «Ирглить, ирлить!» А потом снялся и полетел через Лазинку к барскому полю, где в покров шумела ярмарка.

Нажимая друг на друга, толкаясь и переругиваясь, все птицы выпорхнули из клеток и — по одной, по две — устремились за Пестряком.

У Димки хорошо стало на душе, как после большого, доброго и чистого дела. Лучисто глянул он на Кольку и сказал:

— Ненадобна соловью золотая клетка, ему лучше зеленая ветка! Так говорит дед Семен, и, видать, правильно!.. Побежим на площадь: ребят увидим, потолкаемся!

Но Колька не ответил. Он схватил Димку за рукав и молча указал на тропинку, что вела вдоль ручья: на высоком пне старой ели сидел какой-то мужик в армяке, в поповской плисовой скуфейке и держал на коленях большой лист бумаги.

Мужик поглядел на бумагу и долго прислушивался. В овраге щебетали птицы, да с бугра, привольно разливаясь по всему лесу, лился благовест в час обедни: подслеповатый старый Евсеич редко бил в один колокол.

Мужик спрятал лист бумаги за пазуху и подошел к ручью. Там он наклонился над водой, ловко спихнул скуфейку с головы и… остался без бороды.

— Фокусник! — шепнул Колька. — Еще почище регента Митрохина!

Обмыв лицо и руки, мужик надел скуфейку. И — диво дивное! Тотчас же выросла у него борода.

Возле пня лежал мешок из дерюги. Мужик вытащил из него толстую цепь, накинул ее через плечи, как сбрую, и замкнул на груди большим замком. А поверх цепи навесил над поясом железный ящик.

Глухо звякнуло железо, когда мужик вскинул за спину пустой мешок. Потом опять огляделся, послушал, вдруг согнулся в поясе и, опираясь на клюку, шатко, как больной, поплелся к дороге, которая от барского моста, мимо кузни старого Потапа круто поднималась к церкви.

— Юродивый! Ой, боюсь я таких! Хорошо, хоть не видал, не привязался! — поеживался Димка, подбирая одежду и клетки. — Пойдем скорей! Сейчас он начнет при народе всякие коленца выкидывать!..

Юродивый и впрямь выделывал коленца!

Он ползал по паперти, гремя веригами и ящиком, и выкрикивал ребятам, которые не зашли в церковь и толпились в ограде:

— Шилды-булды, пачики-чикалды, шивалды-валды, бух-балды!

И ребята, не сдерживая смеха в час обедни, ухмылялись и ржали, глядя на мужика, который делал такое веселое представление.

Из церкви вышли парни — перекинулись словом с девчатами, которые давно ждали этой минуты, сбившись кучкой слева от паперти. Юродивый закричал:

— Белогубы огурцы, молодцы белопупы! Подайте копеечку на храм Симеона-столпника!

И парни дали ему, гремя медяками в карманах.

В церкви прошел слух, что на паперти чудит юродивый.