Владимир Архангельский - Юность нового века

Со всех концов земли напирали интервенты и белогвардейцы. Самара, Пенза, Уфа, Балашов, Царицын, Уральск, Новохоперск, Архангельск, Псков — Димка собирал по вечерам своих дружков и искал с ними на карте эти города — у голодной России все туже и туже затягивался пояс вокруг Москвы.

Как-то пошли ребята к Лазинке. Уселись возле наклонной Кудеяровой липы и стали искать, где в дивизии Киквидзе, на Южном фронте, храбро бьется Калужский отряд.

Лето увяло, желтизной тронуло первые листья. Ни одна пичуга не распевала в лесу, и только дятел прилежно выстукивал дубовым носом на сухой елке: «Тук-тук! Тук-тук!»

— А про школу-то мы и забыли! — вздохнул Колька.

— Может, и не забыли! Да чего про нее думать? Все равно учителей нет, — сказал Филька.

Он был прав: осталась одна Клавдия Алексеевна. Да и ей не больно доверял Потап: прошлой зимой не в меру распускала она язык, плела всякие злые байки про большевиков. Но когда убили деда Семена, вышла и с ней перемена: по доброй воле сама пришла в Совет и стала там работать. И поверил ей Потап — уж очень крепко подступала она к нему.

— Вас наделили властью, Потап Евграфович, сейчас же давайте деньги на ремонт! Барский дом стоит с забитыми окнами, ребятам учиться негде, а у вас и голова не болит. И учителей требуйте. Не могу я одна всю школу вести!

— Дыть, Анну Егоровну попросить можно. Женщина хорошая, уважительная, — хитро щурил глаза Потап.

— Ну, знаете что? Петушиным гребнем головы не расчешешь! — горячилась Клавдия Алексеевна. — Ей бы и со своими малышами управиться!

Потап кашлял и посмеивался: любил он людей горячих, к своему делу прилежных. Но денег пока не давал и — не отказывал. А про учителей послал бумагу в Козельск.

И только подумали ребята про школу, на той самой тропинке, где Димка с Колькой подглядели юродивого, показался возле ручья чужой старичок.

Шел он с котомкой за плечами, в низенькой черной скуфейке на седой голове, опирался на палку с набалдашником, а другой рукой оглаживал белую бороду, которой с лихвой бы хватило на троих. И рубаха была белая, посконная, почти до колен, вся в сборках, как понева, и перехвачена ниже бороды сыромятным ремешком. А шаровары были плисовые, под цвет прошлогодней еловой шишки, и уходили в сапоги — тяжелые, с раструбами, как у мушкетеров из веселой книги Александра Дюма или как у барина Булгакова, когда он хаживал весной на охоту.

— Дивно, братцы! — Сила привскочил и легонько свистнул.

— Пугнуть его, или как? — заерзал на месте Колька.

— Погоди! — Димка откинул в сторону карту и ладошкой прикрыл глаза козырьком. — Ну, прямо граф Лев Толстой! — Он не сводил глаз со старичка. А тот умылся в ручье, заметил ребят и стал подниматься к ним на бугор, держась левой рукой за мокрую бороду.

— А вот этот мальчик думает, что идет шпион, — старичок указал палкой на Кольку. — И у него в голове план: как этого шпиона доставить к Потапу Евграфовичу?

Колька покраснел, ребята засмеялись.

— Между прочим, жил-был однажды маленький мальчик, чем-то похожий на тебя, — старичок провел рукой по Филькиной голове, остриженной в лесенку. — Как звать-то?

— Свистун! — подмигнул Сила.

— Это прозвище. И пора бы от него отвыкать. А как по правде?

— В селе зовут Хвилип. А у благочинного в книге — Филипп.

— Вот и скажем; звали мальчика Филипок. Жил он за оврагом, на краю деревни, у самой реки. Мальчишек близко не было, бегал он все один да один. Скучал, конечно. И вышло так, что подружился он с гусем. Молодой был гусь, с толстым клювом, и звали его Краснонос. Куда Филипок, туда и гусь: и на луг, и по грибы, и на речку. И купались вместе. То-то весело. А однажды заплыл Филипок далеко-далеко, закружило его в омуте, и стал он тонуть. Закричал гусь, захлопал крыльями. Прибежали люди, вытащили мальчика из воды. Отец Филипка обрадовался, пригласил их в гости. Обед сделал и подал на стол… Красноноса с гречневой кашей. Справедливо это, а?

— Да я бы такому отцу — во! — Колька показал кулак.

И все закричали, что с Колькой согласны.

— Хорошие вы ребята, ничего не скажешь. — Старичок развалился на траве, скрутил цигарку. Достал из кармана кресало, наложил на кремень обгорелый кусочек трута, высек искру. И запахло едким самосадом, как в конторе у Потапа.

— Я вот все хожу и ищу: где-то тут Тургенев жил, Иван Сергеевич. Слыхали о нем? — Старичок глянул на Димку.

— Это не у нас, а близко. За Плохином, в сторону Волхова, — Димка махнул рукой. — И Касьян там жил, с Красивой Мечи.

— Очень хорошо. Это что ж, Клавдия Алексеевна говорила?

— Эге! А она вам знакома? — спросил Димка.

— Слыхал про нее. А про Льва Толстого разговора не было?

Ребята переглянулись и прыснули со смеху; старичок был вылитый граф из Ясной Поляны.

— Чего это вы? — удивился он.

— Да так! Наша тайна, — сказал Колька. — А Толстого читали! И как собака спасла девочку на пожаре, и про Жилина с Костылиным — как они в плену у татар были.

— Маловато. А ведь он почти ваш сосед: в Оптиной пустыни останавливался не раз, гостил в Березичах у князя Оболенского. Заезжал в Шамордин монастырь. Там сестра его находилась — Мария Николаевна. И в Козельске сел он на поезд в последний раз: хотел в Новочеркасск ехать, а добрался только до станции Астапово, в Рязанской губернии. Там через семь дней и скончался. Скоро восемь лет минет. Двадцатого ноября день памяти о нем.

Ребята слушали старичка и не знали, что подумать о нем, а спросить не решались.

Старичок бросил цигарку, покачал головой.

— Свой-то край надо знать лучше. А вы небось и не слыхали, кто у вас барский дом строил?

— Барин велел, а мужики построили. Вот и все, — сказал Сила.

— Так-то оно так. Да только приказал строить не господин Булгаков, а господин Брюс.

— Какой Брюс? — удивился Димка. — Тот, что бумажные рубли выпустил при царе, а потом сплел из них веревку да и удавился? — Про этого Брюса разговор был. У Колькиного деда есть брюсовский рубль, будто на счастье. Только и с этим рублем счастья нет.

— Тот Брюс другой, по финансовой части, и помер недавно. А у вас жил Брюс раньше, две сотни лет назад. Яков Вилимович. Человек ученый и достойный сподвижник Петра Великого. Он был и в потешных войсках царя Петра и командовал артиллерией в знаменитом бою под Полтавой. И приказал своему библиотекарю Василию Куприянову напечатать первый настольный календарь на шести листах. С той поры и пошли календари на Руси… Вот такие-то дела!

Старичок закряхтел и встал, развязал котомку.

— А Шумилиных среди вас нет? — глянул он через плечо на притихших ребят.

— Есть! Вот он, Димка! А деда его весной кулаки убили, — сказал Колька.

— Знаю, ребята, знаю! Бери, Димушка, друзей своих, сведи меня на кладбище. Хочу поклониться хорошему человеку. — Он вынул из котомки маленькую, примятую ветку можжевельника. — А потом доставь меня в Совет, к Потапу Евграфовичу: будем мы с ним новую школу открывать.