Владимир Архангельский - Юность нового века

А потом Потап сказал:

— Трое наших дружков бьются с беляками на фронте: Шумилин Алексей, Варин Андрей и Гриша Гирин. Как там по-правильному — сказать не берусь. Только люди эти нас не хуже. И будет им горько, что не вспомнили мы про них в такой час. Надо и их принять.

Голощапов записал в протокол.

Дед Лукьян до сей поры сидел молча: принимал понюшку за понюшкой, громко шмыгал табачным носом и украдкой вытирал слезы рукавом зипуна. В каждой жизни, что прошла сейчас перед ним, искал он и находил себя. И горевал и печалился: исправником бит, сына с невесткой замест себя на земле не оставил, с пожара вышел почти без порток. И Колька у него на руках. И верного друга нет: Семена Шумилина. На кого положить надежду в безрадостной старости?

— Ты что, Лукьян Анисимович? — спросил Потап, когда дед зашептал что-то под нос, зашептал и — махнул рукой.

— Жалею, Потапушка, себя жалею. Совсем зря жизнь прошла, ни за грош. Сейчас бы плечи расправить, ан не гожусь я вам в товарищи. Вот мне и горько. И еще жаль берет! Такой у вас день, по всему видать главный, а мало кто Сеню Шумилина добрым словом помянул. Надо бы и его память почтить. Нешто он вам не пара?

— С языка ты у меня снял, Лукьян Анисимович. Я про то думал, да не знал, как подступиться. — Потап скрутил цигарку и огляделся.

Загадал дед Лукьян задачу. И так примеряли ответ к ней, и этак. И все сошлись на одном: принять Семена Шумилина посмертно. В ячейке числить, а билет на него не выправлять.

Список на девять живых партийцев и на одного усопшего послали в Козельск. И через неделю Потап получил десять трехлинейных винтовок Мосина, образца 1891 года.

Деду Лукьяну Потап сказал в тот день:

— Ну, старый солдат, и тебе от партии поручение: со мной нынче в лес пойдешь, будешь при стрелках за няньку. Я им покажу, что след, а в другие дни тебе за порядком глядеть: и винтовки береги пуще глаза, и озорства не дозволяй, и патроны зря не трать.

Ребятам поручили сбить из шелевки большие щиты. Колька созорничал: нарисовал на них углем не то барина Булгакова, не то Николашку Романова, Керенского, который сильно смахивал на Гаврилу Воропаева, попа в камилавке, чуть схожего с благочинным. На одном щите был кулак, будто списанный с Ваньки Заверткина. Но всех лучше вышел буржуй: как на рисунке художника Дени в «Правде» — и цилиндр до ушей, и жилет с цепочкой, и толстое, гладкое пузо, еще почище, чем у Олимпия Саввича.

Потапу затея понравилась. Посмеиваясь, построил он ребят по двое, Витьку со Стешкой вывел вперед, деда Лукьяна устроил позади и повел свой отряд в Лазинку, где под обрывом, вдоль ручья, хорошее место было для стрельбища.

Со свежего пенька стреляли в буржуя на сто шагов. И Витька отмечал карандашом, куда попадали пули.

Стешка пальнула, закрыв оба глаза, и с перепугу плюхнулась наземь и засмеялась, как девчонка. И — промахнулась: в обрывистом берегу взметнулась над щитом рыжеватая пыль. И Колька, и Сила, и Филька попали в деревянный квадрат, но буржуя только царапнули. Витька угодил в цепочку на круглом животе, а Димка пробил дыру в жирном подбородке.

— Сразу виден охотник, — сказал Потап. — Будешь у ребят наставником. Стрелять дозволяю два раза в неделю, по три патрона. Приловчитесь на сто шагов, отойдете от цели — на двести. Обучаться вам стоя, лежа и с колена. Другой глаз не жмурить, крючок спускать плавно. А Степаниде, Димушка, покажи-ка еще раз с упора: комитетом бедноты заправляет женщина, надо же ей в буржуя не промахнуться!

Стешка села позади пенька, скинула платок, примкнула ложу к плечу и чуть склонила голову вправо, чтоб найти мушку в прорези. Димка встал сзади, поправил винтовку и проверил, как Стешка прищурила левый глаз.

Он боялся испугать молодую женщину громкой командой «пли» и сказал тихо:

— Приготовься, Стеша. Палец согни, на себя крючок не дергай, нажми плавно, и все. Огонь!

Отрывисто прогремел выстрел, будто ранним туманным утром громко хлестнули кнутом. И сейчас же этому звуку отозвалась доска. Витька побежал: у левого края цилиндра белела дырка.

Потап обрадовался.

— Вот это денек, товарищи! Первая наша женщина смело пальнула из винтовки. И — ничего, подходяще! Глядишь, и другие девчата за ней потянутся, а ведь это сила! И вам пора зарубить на носу: досыть в бабки играть, самое время про врага думать. Он близко, ошалело прет на Москву, надо встретить его горячей, меткой пулей.

Кашель стал душить Потапа. Он зашелся, зашелся, держась за грудь, и махнул рукой.

— И что поделаешь? Кончилось ваше детство. Давайте шагать вровень с нами. А уж ты, Димушка, изо всех сил старайся. Доверяю тебе. И Лукьян Анисимович будет у вас для порядка… Вот так. Точка!..

Взрослые ушли в село. А Димка потащил Кольку, Силу и Фильку собирать пули в обрывистом берегу. И ребята постарались: подступала пора хорошей осенней охоты, а у Димки не было дроби. И собрали в песке и в глине все четырнадцать пуль. А потом на задворках у Шумилиных поставили таган, распалили огонь, выплавили свинец из стальных колпачков. И порубили его на дольки и обкатали между двумя сковородками. И Димка пообещал угостить дружков дичью: стало у него в запасе самодельной дроби на три заряда.

Вроде и кончили все, а домой не тянуло, словно после этой стрельбы в Лазинке еще более окрепла их старая дружба.

Колька сказал:

— Ну, охота охотой. А кто из вас думал, как дальше быть? По другим-то селам ребята организуются, что-то делают. А мы чем хуже? Помнишь, Димушка, давно это было: в зулусов играли, с ассагаями бегали, Филька немцев колол пикой. А теперь винтовки у нас в руках. И что ж? Без формы будем ходить, и никакого нам названия? Хоть бы красную ленту на рукав нацепить, все бы от других отличие!

Поддал Колька жару: размечтались ребята, заспорили. И долго не могли решить, да вспомнили стихи Демьяна:

И все стало ясно: на стрельбище ходить с повязкой, а на ней написать: «Победа или смерть», чтоб всякий Ванька Заверткин понимал, что идут по селу юные большевики. И промеж себя — конечно, в полной тайне — называть друг друга бойцами из отряда имени Карла Либкнехта.

И скрепили этот союз клятвой. Колька выхватил из огня раскаленный уголек, подержал его на ладони, пока не запахло паленым, пустил по рукам друзей. А потом зарыл уголь в грядке, присыпал холмиком:

— Решено, мальчишки: победа или смерть!..

Не дремал и Голощапов.

Он уговорил Потапа и Стешку обменять одну барскую корову на оконное стекло. Корову свел на базар в Плохино и вернулся не пустой. И теперь он сам вставлял стекла в белокаменном доме генеральши. Мать снесла ему фартук деда Семена. Он прикрыл им свою толстовку и — со стремянкой — двигался от окна к окну, тюкал стамеской по тонким гвоздикам и ровным слоем выкладывал замазку. И в первый погожий день осени заиграло солнце в широкой балконной двери второго этажа.