Томас О'Крихинь - Островитянин

Пока мы с ним так вот беседовали, с лестницы спустился Пади Шемас собственной персоной.

— Здравствуйте, ребята, — сказал он.

— Здравствуй и ты, — сказал хозяин.

Так он ответил.

— Ну как день? — спросил Пади.

— Хороший день, чтобы ехать домой, — сказал хозяин.

Пади снова поднялся наверх, чтоб позвать остальных, и вскоре мы все собрались. Диармад спросил хозяйку, сможет ли она приготовить поесть, пока мы будем на мессе, чтобы «Черный вепрь» поднял паруса, как только мы поедим.

Все отправились на мессу, и едва ее отчитали, мы покончили с едой и вышли из дома. По дороге заглянули к нашему другу. Он снарядил лошадь, чтобы отвезти все, что нужно, в гавань. Мы спустили лодку и погрузили вещи на борт. Как только все было в порядке, лодка развернулась кормой к земле, а носом к морю, паруса взвились вверх, и мы отплыли с попутным ветром. У «Черного вепря» заняло совсем немного времени достичь гавани Фюнтра. Когда мы проходили гавань, один моряк посмотрел в сторону земли.

— Впереди нас еще одна лодка, — сказал он.

— Куда она идет? — спросил Диармад, который был у руля.

Я присмотрелся и быстро узнал паруса.

— Это лодка, которая вчера вечером вышла из Дангяна, — сказал я.

— В самом деле, похоже, так и есть, — сказал Керри.

Это он ответил мне.

«Черный вепрь» шел с попутным ветром, пока не поравнялся с лодкой — и действительно, это была именно она. Моряки рассказали нам, что с ними случилось и как немного уцелело из их товаров — бульшую часть смыло в море. Если б они не успели достичь гавани до шторма, ни одного из них на этом свете больше никогда бы не видели.

Мы пустили обе лодки вместе под четырьмя парусами. Всю дорогу до Бласкета ветер был благоприятный. В гавани нас ждали все женщины, ребята и малые дети. Подарки и гостинцы разобрали по домам, а историй из большого города у нас хватило на несколько дней.

У меня было пять бутылок крепкого спиртного. Четыре мне надарили. Одну купил я сам. В тот раз мне это вышло не накладно, всего полкроны за бутылку. Еще изюм, свечи и множество сластей, которые команды двух лодок набрали в Дангяне. В этом году — еще и множество топлива, картошки и всякой вкусной рыбы.

Я хорошо помню, когда на этом Острове была всего одна печь для готовки — у школьного учителя, чтобы готовить суп. Но в тот особенный год затопили три или четыре печи, и коль уж так случилось, они не стояли без дела. На следующий день очередь топить печь была у моей матери, и та топила не переставая, потому что тогда оставалась всего неделя до Рождества, а работы у всех было полно: четыре каравая было нужно в каждый дом.

Едва мы испекли свой хлеб, вбежал чокнутый дядя Диармад. Он совсем недавно побывал на пляже.

— Дьявол побери мою душу, с меня штаны спадают! У меня в желудке ни куска, ни глотка с тех самых пор, как я уехал из Дангяна!

Мне стало жаль его, и я заглянул в свой сундук. Вытащил оттуда бутылку и чашку, наполнил ее до краев и протянул ему. Он осушил чашку залпом, не переводя дыхания.

— Бог свидетель, я тебя когда-нибудь отблагодарю.

— Поставь немного воды, — сказал я матери, — и сделай ему чаю. А еще дай ему кусок хлеба, а то он совсем уже окосел от пьянки в городе.

— Ой, оставьте вы меня в покое, Христа ради. Я и так буду на седьмом небе, вот только допью эту чашку.

Пресвятая Дева! Воистину, в тот день чашка чаю, которую я выпил, стала для меня настоящим сокровищем — как и та, что я дал этому бродяге. И хотя я часто с удовольствием мог выпить с друзьями капельку чего-нибудь покрепче, именно эта чашка доставила мне столько радости, как прежде никакая другая. Живительная капля быстро прошла по каждой его жилке, потому что за все эти дни косточки у него стали тонкие, как у вареного угря в горшке. Конечно, мне бы не за что было себя хвалить, налей я ему эту чашку в начале дня, потому что тогда, без сомнения, весь день у меня пошел бы прахом. И не только у меня, но и у всякого, кому довелось бы все это видеть и слышать. Вот тогда не было бы ничего удивительного, если бы кто-нибудь сказал, что дядю нужно связать или отправить в сумасшедший дом.

Высунув голову из двери, я заметил снаружи маленького мальчика, который искал Диармада и жалобно всхлипывал.

— Шон, малыш, тебе чего? — спросил я его.

— Мне нужен мой папа, — сказал он.

— О, заходи, детка. Он как раз здесь, бодр и весел, как мартовский ветер, и, кажется, собирается снова жениться. Он, наверно, думает, что твоя мама решила его бросить, уйти от такого опасного человека — что очень мудро с ее стороны и, боюсь, не без причины.

Я сказал все это мальчику, чтоб его развеселить, потому что из всех, кто мне в жизни встречался, этого мальчика мне всегда было жальче других, и в тот день тоже. Я взял ребенка за руку и привел его прямо к отцу.

— Это твой мальчик? — спросил я Бродягу.

Тот посмотрел на него.

— Мой — и не мой, — сказал он.

— Что-то мы по-прежнему блуждаем в темноте.

— Слушай, мужик, ты что же, не видишь — он совсем на меня не похож? Будь он в меня, он бы не получился таким толстым и в желтизну. А он все это взял от этой желтой неуклюжей дуры, своей матери.

— А я вот думаю, что на тебя вообще никто из них не похож, а все они в мать, — сказала моя мама.

— Да ни черта на меня никто не похож из тех, кто в моем доме родился, — заявил этот артист.

Когда мы наконец закончили веселиться, я встал, отрезал мальчику кусок хлеба и велел ему идти домой — сказать, что папа задержится здесь еще немного, до самого вечера.

Не успел я выставить мальчика, как в дверь ворвалась женщина. И кто же это был? Моя сестра Кать, собственной персоной. Это очень переполошило мою мать, потому что она подумала, будто что-нибудь стряслось с кем-то из детей или к ней есть какой-то срочный вопрос. Редкое всегда удивительно, а сестра обычно к нам не заходила, разве что по случаю.

— Что тебя к нам привело так поздно? — спросил я ее.

— Пади Шемас себя неважно чувствует — с того времени, как приехал из Дангяна. Он до сих пор так и не съел ни крошки. Я пришла попросить для него капельку спиртного.

— А когда он домой приехал, он что же, ни капли ничего такого с собой не привез? — спросила мама.

— Да вот нет. И ни такого не привез, и ничего вообще.

— Да что ему еще с собой привозить, — отозвался веселый Диармад. — Ему в Дангян-И-Хуше и вовсе равных не было — с того момента как вышел из дому и пока не вернулся обратно.

— Лучше пословицы не скажешь, — заметил я Диармаду. — Как говорится, «мнит себе безумный, что он такой разумный». Что про тебя, что про Пади Шемаса.

Кать очень торопилась, ну я и пошел за бутылкой. Она принесла кружечку размером с яичную скорлупку — должно быть, боясь, что пустит меня по миру, если попросит больше. Но я взял кружку в четверть пинты и наполнил ее до краев. Она взяла ее и, благодаря на ходу, выскочила за дверь. Бутылка у меня в руках была Диармада, то есть та самая, из которой я налил ему чашку чуть раньше, и мне не оставалось ничего другого, как протянуть ему бутылку вместе со всем, что там еще плескалось.