Томас О'Крихинь - Островитянин

Самое время было ложиться спать.

С утра, выглянув наружу, я увидел человека с пустой корзиной на спине, недвижимо застывшего посреди дороги. Я снова ушел в дом и провел там какое-то время, но когда выглянул опять, человек с корзиной все еще стоял неподвижно.

Он был на некотором расстоянии от меня, но я понял, что знаю точно, кто это. Это был мой дядя Лиам, и вид у него был совершенно дурацкий. Поглядев вокруг, я заметил двух бойцовых петухов, которые уже были едва живы.

— Чувствую, что на этих двух петухов ты и смотришь.

— Я наблюдаю за ними уже очень долго, и из-за них плакали сегодня мои водоросли.

— Должно быть, водоросли для тебя не такое важное занятие, — сказал я ему, — если два петуха могут тебя от него оторвать.

— Да я вообще не смогу вернуться к работе, пока не узнаю, кто победит.

Тем временем один из них упал замертво, и Лиам отправился назад, а сам я пошел домой. Спал я, однако, недолго, все время пытаясь посмотреть, насколько задержится Лиам, и вскоре действительно увидал, как он возвращается на то же самое место.

— Вот дьявол! Ни единого стебелька мне не осталось, — вздохнул он.

Диармад и валух. — Капелька на Рождество. — Благословенная рождественская ночь. — День Рождества. — Игры на Белом пляже. Диармад повержен. — Первый день нового года. Новые состязания. — Дядя Томас получает удар в коленную чашечку. «Отлично, молодец!» — Осушаем бутылки и поем песни. — Женщины дерутся из-за яиц. — Моя последняя поездка на Камень: музыка, песни и танцы. — Молодость прекрасна. — Еще немного времени на охоте. Возвращение домой.

Утром накануне Рождества у меня было четыре запечатанных бутылки спиртного. С большой вероятностью, четыре других таких бутылки нельзя было найти на всем Острове.

— Наверно, — сказал я матери, — лучше мне будет пойти поискать барана — не знаю, сколько уж их там осталось.

— Не ходи, — сказала она. — Оставь это нашему Диармаду Ветрогону. Тут-то мы и узнаем, может ли он делом подтвердить свою болтовню. Если он забьет того большого барана, его хватит на две семьи. Только, боюсь, он больше наболтает.

Она верила ему гораздо меньше моего. Я же надеялся, что дядя сумеет забить большого барана и сдержит слово. Весь день из уст в уста ходила история про то, как Диармад Пчельник убил замечательного барана и что потребовалось несколько человек, чтоб донести его до дома. Услышав эту историю, я, уверяю тебя, не сомневался, что смогу полакомиться половиной барана или в любом случае близко к тому. Диармад был умелым мясником, потому что набрался опыта: ему то и дело приходилось забивать то одну, то другую овцу для своих братьев, когда они жили с ним в одном доме. У них водилось порядочное стадо овец, и этому артисту нередко выпадал случай всаживать нож в доброго барашка, даже если никто его об этом не просил.

Поздно вечером, когда я высматривал, не идут ли домой коровы, увидел бродягу Диармада собственной персоной, который подходил к дому, неся на спине половину большой бараньей туши. Дядя разделил ее точно пополам, так что половина головы была вместе с половиной туловища. Он зашел в дом и снял с себя ношу.

— Вот тебе доля, милая моя. Как раз на новогоднюю ночь. Счастливого и удачного тебе года, прямо с сегодняшнего дня.

— И всем нам, — сказала она. — Я уж думала, ты не сдержишь слова.

Я вошел, как раз когда она это сказала. Взглянув на подаренную тушу, я понял, что над таким подарком смеяться не пристало.

— Ух, какой же ты молодец, дядя, — сказал я. — Ты и в самом деле человек слова, кто бы что ни говорил.

— Ну а разве я не обещал, что это сделаю? Конечно, если бы не ты и Божья помощь, меня уже в живых бы не было, чтоб его для вас зарезать. Сегодня я забил этого барана в честь Господа Бога и чтобы с тобой поделиться. Ты же знаешь, я никогда не забуду, что случилось в тюленьей пещере. И как ты ловко подцепил веревку ногой, — вспомнил он, — и как потом плыл с веревкой в зубах.

Ну вот. Я отвернулся от него и подошел к своему сундуку, достал оттуда бутылку и вернулся к дяде.

— Да, сегодня ты заслужил выпить как никогда, Диармад.

— Мария, матерь Божья, откуда ты все это берешь?

— Конечно, ты, наверно, столько еще не видел. Что, родные не передали тебе бутылочку? — спросил я его.

— Ни черта они не передали, кроме той, единственной, от Мориса Белого, моего старого друга, — сказал он.

И тогда я налил ему полтора стакана, потому что столько и оставалось сейчас у меня в руках.

— О Царь ангелов! — вскричал он. — Разве ты не знаешь, что моя старая калитка не сможет пропустить столько выпивки за раз после всех дневных забот? — сказал он.

— Здесь тебе капелька к Рождеству и еще немного — за того барана, который заставил тебя сегодня так попотеть.

— Пресвятая Дева! — воскликнул он, хватаясь за стакан.

И очень скоро все его содержимое исчезло.

— Уповаю на Бога, чтоб у всех вас было славное Рождество, а вслед за ним и Масленица! — возопил он, но вдруг вскочил и бросился к двери. Я прыгнул следом и втащил его обратно.

— Ну куда же ты так заторопился?

— О, — сказал он, — ни одна ночь в году не сравнится с сегодняшней. Не имею я права забывать о своих малышах в рождественский вечер.

Я никогда не думал, что он может быть таким благочестивым, как в ту минуту: обыкновенно он разговаривал резким громким голосом и очень часто, когда его охватывала ярость, не стеснялся грязных грубых выражений. Но то, что дядя сказал в тот вечер, заставило меня уважать его еще больше, потому что его слова прозвучали так выстраданно и верно, как только нищий и мог их сказать.

Вместо того чтобы отпустить, я усадил его обратно и налил еще стаканчик-другой. Потом взял его за руку и вывел из дома.

Тогда настало время зажечь огни «благословенной ночи Господней». Пройди ты по всей деревне, в каждом доме увидал бы той ночью освещенные лица, глядящие из дверей и окон. Потому что именно в эту ночь зажигались самые разные огни, и можно было подумать, будто целая деревня стала частью какого-то благословенного края — весь этот поросший травой клочок земли посреди Великого Моря.

Из каждого дома слышны были отзвуки веселья, и до тех пор, пока оставалось хоть немного выпивки, продолжали пить. И, пожалуй, можно было услышать, как поет старик, чей голос не пробуждался до этого целый год, а что до старух — те нередко читали стихи.

Мне не хотелось торчать всю эту ночь дома, и я ненадолго вышел на улицу. Отправился навестить Пади Шемаса, потому что ему все еще нездоровилось. Я знал, что в доме у него не осталось ни капли, и взял с собой полпинты. До его жилища дошел быстро, и встретили меня сердечно, как родного.

Пади был человеком, с которым можно отлично провести время, но сейчас он выглядел недовольным, потому что у него не осталось ни единой бутылки. Правда, раньше их у него хранилось две, но поскольку в этот раз он был не в себе, то не заметил, как давно их вылакал. Я сунул руку в карман и протянул ему полпинты.