Томас О'Крихинь - Островитянин

— Ну, сначала-то было — и большое, — сказал я.

— Было. А теперь нет.

Странно, как все мы относимся к делам. В тот же день, позже, он сказал, что так и не увидит, как картошка растет в том поле. Много чего не тревожит человека до тех пор, пока не становится слишком поздно. Когда я похоронил отца, мы пожалели, что так и не спросили его, видел ли он что-нибудь или слышал на этом поле. Наверняка что-то такое там происходило — что-то, наводившее его на мысли о собственной кончине.

Мой отец сошел в могилу еще до того, как в тот год выросла картошка. Это взвалило множество забот на плечи бедного Томаса, и заботам этим не было конца — напротив, это было лишь самое начало, сохрани нас Господи.

В тот год, примерно в мае, было без счету макрели, и мы заработали на ней хорошую денежку. У меня, скажем, осталось чистых пять фунтов за одну неделю, даже если вычесть все, что я заплатил за содержание дома. Ну вот, а коли отец мой как раз скончался, мне пришлось отдать эти сэкономленные пять фунтов ему на гроб. Гробы тогда были не такие дорогие, как сейчас. В то время поминки обходились в десять фунтов, а теперь часто могут быть и в тридцать.

Когда я управился со всей работой, мне пришлось размять себе кости и еще поработать в поле. Но даже после тяжкого труда на маленьком поле я так и не получил с него двух полных мешков картошки. Зато снял с него три урожая овса, и последний был лучший.

В любом случае с нового года я перешел на другую часть маленького поля, и урожай с нее получил гораздо больший. Так я лучше узнал о том, какая там почва, правильно распределил удобрения, и эта часть принесла десять мешков картошки, а овса — на три года; все потому, что за этой половиной поля я смотрел внимательно. Кроме того, своей помощью меня отблагодарили многие мои соседи, поскольку и я часто протягивал им руку помощи, если им не хватало семян.

Вскоре после этого моя мать, которой было восемьдесят, собралась покинуть этот мир. В этом возрасте у нее не было дрожи ни в руках, ни в ногах, и стать она держала так же крепко, как и в дни своей молодости. Болела недолго, и это, пожалуй, к лучшему, потому что я не смог бы уделить ей столько же внимания, сколько требовали все прочие мои обязанности. Однажды ночью, когда ей было очень плохо, я собирался побыть с ней, и тут ко мне забежал дядя Диармад. Он немедленно велел всем идти спать и сказал, что сам присмотрит за больной до утра. Перед рассветом он позвал нас сообщить, что она скончалась, отошла в мир иной. Теперь всем надо позаботиться о ней и сделать все, что положено по закону, пока погода хорошая. Так что я оделся и поехал в Дангян. В те времена это был богатый крупный город, а большинство его жителей — душевные и доброжелательные. Погода оставалась все такой же прекрасной, когда путешествие моей матери завершилось у ее родной церкви в приходе Фюнтра, долгая дорога от Большого Бласкета — и по морю, и по суше. И хотя ей справили хорошие похороны, где было много повозок и лошадей, на церковное кладбище она прибыла на людских плечах.

Так встретили свой конец те двое, что вложили звуки этого языка мне в уши в первый день моей жизни, благослови Боже их души.

Мой брат Пади возвращается из Америки во второй раз. — Мы оба выходим на морскую охоту. — Пароход и парусник. — Пивная бутылка, которая свалила меня с ног. — В расселине до утра. — «Сколько же шиллингов можно найти в море, легко!» — Ворчание тюленей. — Сбор обломков кораблекрушения вокруг Бегниша.

Я сильно удивился, когда услышал, что он приехал оттуда во второй раз, потому что оба его сына к тому времени были уже крепкими и сильными. Тогда они провели в Америке уже семь лет, и, по моему мнению, жили там — лучше не придумаешь.

Так вот. Когда я увидел брата после возвращения, в нем не было никакого жизнелюбия. Каждый, повидав его мельком, решил бы, что этот человек провел семь лет в лесу. Одежды у него почти не осталось, выглядел он скверно, и в кармане у него не водилось и ломаного гроша, так что две наши сестры, которые тоже там жили, отправили его обратно за их собственный счет.

Хотя ни единого дня из этих семи лет Пади не сидел без дела, каждый заработанный пенни он тратил на двоих сыновей и не позволял им работать. Появилась у него и еще одна привычка: каждый раз, оплатив стол и кров для троих, откладывать шесть пенсов и идти в паб, а там пропивать все, что осталось. И конечно, я не думаю, что на выпивку у него оставалось слишком много.

Я здесь, в этой рукописи, ничуть не ругаю ни Пади, ни двух его сыновей, а лишь хочу рассказать о них всю правду — и что с ними случилось, и как эти ребята относились к своему отцу, который потратил на них семь лет, проливая пот в Американских Штатах и стараясь вырастить из них мужчин — и вырастив. А кончилось все тем, что никто из этих двоих парней с тех самых пор не прислал ему ни пенни, ни даже письма, чтоб справиться, как у него дела. Куда делся младший — никто не знает, старший сын женился и живет все там же по сей день. Отец их тоже до сей поры жив, и ему платят пенсию — вот он, лучший закон, который вышел для пожилых людей, потому что он заменяет любых сыновей и дочерей.

Ну так вот. Пади странствовал с места на место. Сначала уехал из Дангян-И-Хуше, потом перебрался на Бласкет и нигде не хотел поселяться надолго, пока не добрался до нашего старого дома. Мне были хорошо известны его характер и привычки, поэтому я все знал заранее, но пусть даже и так — что я мог поделать? Не мог же я просто взять и выставить единственного брата, едва тот вернулся из Нового Света. Ему стоило больших усилий сохранять здравый рассудок, но даже если и это вменить ему в вину, он все равно никогда не жил за счет других, потому что был лучший работник из всех, каких только можно найти. Ну и потом, где найдешь мудреца без недостатков?

Да. Все это время вокруг Бласкета шел отличный лов и макрели, и омаров. Спрос на них был очень высокий, и как только я понял, что Пади собирается осесть у меня, подумал, что лучше будет попытаться что-нибудь придумать, чтоб получить от него какую-то пользу. Первым делом я предложил ему вынуть часть моего старого нэвога — так, чтобы нам вдвоем было удобнее носить его туда-сюда. В то время большинство нэвогов, которые использовали для лова омаров, были рассчитаны на двоих. У нас было двадцать ловушек в маленьком нэвоге, и на сердце у тебя, читатель, наверняка бы потеплело, если б ты увидел, как дружно мы в нем сражались с морем. И скажу тебе, что с рыбалкой мы справлялись, хотя и старались не отплывать далеко от дома. Обычно мы уходили только до Бегниша, и этого хватало, чтобы обеспечить себя в достатке утренней, дневной и вечерней пищей — и в море, и на суше (вот так мы называли в то время завтрак, обед и ужин).