Томас О'Крихинь - Островитянин

Были и другие нэвоги, которые ходили в дальние плавания и добирались до таких отдаленных от дома мест, как Тиарахт, остров Северный, остров Жернов, остров Вик-Ивлин (это всё Малые Бласкеты). Отправляясь в такой дальний путь, приходилось брать с собой еду на день и оставаться в море от темна до темна, так что к концу каждого дня они порядком уставали. На этих островах омар водился в изобилии, и ближе к дому такого было не найти, но конечно, тому, кто рыбачил поблизости, тоже удавалось с ними соревноваться, потому что получалось чаще ставить и проверять ловушки.

Мы выручили много фунтов за все, что продали судам, ходившим по Пути у Большого Бласкета с севера на юг и с юга на север. У них были надутые белые паруса, которые наполнялись без малейшего дуновения ветра. Мы часто ели ужин вмести с их командами, дарили им крабов и прочую рыбу, в благодарность от них получая табак и другие вещи, например, стаканчик виски. И очень часто мне доставались два стакана, потому что Пади больше не пил ни капли с тех пор, как приехал из Америки и к нему вернулся здравый смысл.

В один прекрасный день небольшой, но изящный пароход шел перед нами по проливу с юга. Он тянул за собой другой корабль, где был всего один набор парусов, зато всех цветов радуги. На паруснике было полным-полно народу, а что касается платья и лент, все смотрелись один изысканней другого. Эти небольшие красивые корабли шли неторопливым ходом — и не без причины: люди хотели насладиться видом на Бласкеты, поскольку никогда прежде не проходили через пролив. Случилось так, что в этот самый момент я вытягивал ловушку прямо рядом с ними, и в ней оказались синий омар и морской рак. Когда корабли плыли мимо нас, направляясь на север, я взял рака в одну руку и омара в другую. И только я это сделал, как все на кораблях — и мужчины, и женщины — подняли руки и начали махать нам. Они остановились неподалеку от берега и подождали, пока мы их нагоним.

Еще никогда так не приветствовали старых рыбаков. Но и наша лодочка была не пустая: в ней нашлась дюжина омаров, две дюжины крабов и три дюжины всякой прочей рыбы. Благородным господам было все равно, как выглядим мы сами и наш нэвог, но зато им было очень интересно все, что у нас на борту.

До тех пор пока мы не обнаружили эти великолепные корабли, я думал, что все мои путешествия в этой жизни никогда не заведут меня дальше Лимерика. Что касается Янки, не думаю, что ему было хоть сколько-нибудь интересно, потому что он-то в своей жизни повидал немало разных мест. Хотя потом он часто говорил мне, что никогда, ни на море, ни на суше, ни здесь, ни там, не видывал зрелища красивей. (Ну, довольно с меня, пожалуй, этой болтовни, а то мне придется слишком много писать, чтобы пересказать все, что он там мне про это наговорил).

Один из чужаков спустил ведро, чтобы поднять себе омара. Взглянув на ведро, я подумал, что никогда не положил бы в такое омара, разве что ценою в пять фунтов — настолько оно было гладкое и блестящее. Вскоре он опять спустил вниз то же самое ведро, чтобы взять краба. И еще раз, чтобы набрать какой-то грязной, уже подгнившей рыбы, которая лежала на дне нэвога.

Так вот. Как только он набрал себе всего, что было в нашей маленькой лодчонке, совсем скоро он спустил вниз то же самое ведро — и, клянусь, я подумал, что там был кусок хлеба, потому что просто не видел, что бы еще это могло быть. Но я ошибся, потому что, едва взяв ведро в руку и заглянув внутрь, увидел, что это деньги. Человек, спустивший ведро, заговорил на прекрасном английском языке:

— You have a shilling there for every trout you send up [120] Там вам по шиллингу за каждую рыбину, что вы передали ( англ. ). , — сказал он.

Наш благородный господин снова дернул ведро наверх, и мне не пришлось долго ждать, как я увидел его снова, наполненным до краев. Теперь ведро спускала женщина, которая выглядела благороднее всех на борту, а черты ее лица и весь облик были прекрасней, чем у людей на обоих кораблях вместе взятых. В этот раз, я бы сказал, от ведра было ничуть не меньше пользы, чем когда там лежали деньги. Оно было полно самой разнообразной снеди и закусок, для многих из которых я даже не подберу названия. Опустошив ведро на корме лодки, я снял с головы шапку и встал на одно колено, выражая ей этим благодарность.

В то время мы были примерно в миле от земли; отлив увлекал лодку за собой, но, в то же время, день был изумительный, и наша лодочка плыла обратно, полная самых разных лакомств. Если мы что и отдали, то все это не стоило и булавочной головки в сравнении с тем, что мы получили взамен. Вскоре с нами заговорил еще один человек, и у него тоже было ведро (пусть не настолько вычурное, но все, что в нем лежало, оказалось великолепным). Оно было наполнено беконом, и тогда я подумал — не погрешу против истины, — что благородные люди, верно, стараются дать нам всего вдоволь, чтобы нам больше никогда в жизни не нужно было выходить в море.

После всего, что они передали, нам не хватало разве что глоточка чего-нибудь крепкого, но его и в помине не было. Минутой позже этот человек отошел подальше на палубу и крикнул нам передать ему пустую бутылку, которая валялась у нас в нэвоге. Я выполнил просьбу, и через миг он вернулся с бутылкой, полной чистой воды, и спросил снова, нет ли у нас в лодке еще бутылки. Но ее не было. Он снова отошел, некоторое время не возвращался, но затем пришел с необычной бутылкой, полной какого-то напитка — это был ром или бренди. Бутылка была непочатой, и в ней помещалось примерно шесть стаканов. Он протянул ее нам сверху и предупредил разбавлять содержимое маленькой бутылки водой из большой, потому как то, что в ней налито, должно быть, очень крепкое.

В конце концов мы попрощались и пожелали друг другу всего хорошего, а в это время наша лодка была уже в полутора милях от берега, что было не так уж и далеко, поскольку день был погожий и совершенно безветренный.

Вскоре после того как мы расстались, мне захотелось попробовать, что у меня в бутылке. С виду оно походило на виски, но Пади посоветовал сначала подойти к земле, прежде чем я возьмусь это пробовать, а потом у меня будет сколько угодно времени. И тут он оказался прав больше, чем когда бы то ни было. Я сказал ему, что в самом деле только попробую немножко, чтобы узнать, на что же оно похоже. Я рассудил, что, если только это не отрава, мне ничего не угрожает. Но, как и во всех других случаях, грешнику не полагается делать то, что нравится.

У нас была маленькая деревянная кружка, которой мы вычерпывали воду из лодки. Это был мой крестильный сосуд. Я налил примерно ложку из маленькой бутылки, около стакана воды из другой и смешал их вместе. Это вовсе не походило на яд. Можно было подумать, что такое не нанесет вреда и годовалому ребенку. Янки все время пытался запретить мне трогать это, пока мы не достигнем земли, а теперь он сказал: