Исабель Альенде - Игра в «Потрошителя»

Матеуш Перейра, художник бразильского происхождения, тоже был влюблен в Индиану Джексон, но в его случае речь шла о платоническом чувстве, ибо искусство поглощало его целиком, до мозга костей. Он полагал, что творчество питается сексуальной энергией, и, поставленный перед выбором между живописью и попытками соблазнить Индиану, которая, кажется, вовсе не стремилась пойти навстречу приключению, он остановился на первом варианте. Кроме того, марихуана поддерживала его в состоянии непреходящего благодушия, что также не подвигало на галантные свершения. Они были добрыми друзьями, виделись почти ежедневно и в случае необходимости защищали друг друга. Его обычно донимала полиция, ее — некоторые клиенты, заходящие слишком далеко, или инспектор Мартин, который считал себя вправе надзирать за бывшей супругой.

— Меня беспокоит Аманда, теперь она увлеклась преступлениями, — заметила Индиана, делая массаж с эссенцией эвкалипта художнику, страдающему от ишиаса.

— Вампиры ей надоели? — осведомился Матеуш.

— Вампиры были в прошлом году. Теперь все гораздо хуже: преступления-то настоящие.

— Девочка пошла в отца.

— Матеуш, я не знаю, чем она занимается. Вот что скверно с Интернетом: какой-нибудь извращенец доберется до моей дочери, а мне и невдомек.

— Ничего подобного, Инди. Просто дети развлекаются, играя в разные игры. В субботу я видел Аманду в кафе «Россини», она завтракала с твоим бывшим. Этот тип, Индиана, на меня косо смотрит.

— Неправда, Боб тебя не единожды выручал из тюрьмы.

— Потому что ты об этом просила. Я тебе хотел рассказать об Аманде. Мы немного поговорили, и она объяснила мне, в чем состоит игра, вроде она называется «Потрошитель» или что-то в таком роде. А ты знаешь, что одному из убитых засунули бейсбольную биту в…

— Да знаю, Матеуш, знаю! — перебила Индиана. — Об этом и речь. Тебе кажется нормальным, что Аманда интересуется такими ужасами? Другие девочки ее возраста влюбляются в киноактеров.

Перейра жил на крыше Холистической клиники, в пристройке, воздвигнутой без разрешения муниципалитета, и в целях собственной безопасности работал комендантом здания. На чердаке, который он называл своей студией, было много света и чтобы писать картины, и чтобы выращивать, без каких-либо корыстных целей, кустики конопли для собственного потребления, весьма изрядного, и для угощения друзей.

В конце девяностых годов здание, переходившее из рук в руки, было наконец приобретено китайцем, который вкладывал деньги в недвижимость и при этом обладал недюжинной коммерческой жилкой: ему пришла в голову мысль создать центр здоровья и просветления, из тех, какие процветают в Калифорнии, стране оптимистов. Он выкрасил фасад и повесил табличку, чтобы каждый мог отличить Холистическую клинику от рыбных лавок Чайна-тауна; остальное довершили съемщики, последовательно занявшие третий и четвертый этажи: все они занимались тем или иным видом целительства. В помещениях первого этажа, выходящих на улицу, располагались класс йоги и картинная галерея. Йоги также давали уроки тантрического танца, пользовавшиеся большой популярностью, а в галерее, носившей необъяснимое название «Мохнатая гусеница», выставлялись творения местных художников. Вечерами по пятницам и субботам в галерее бывало оживленно: выступали самодеятельные музыканты и публику угощали кислым вином из бумажных стаканчиков — все бесплатно. Если кому-то были нужны наркотики, он мог приобрести их в «Мохнатой гусенице» по бросовой цене под самым носом у полиции, которая терпела этот муравьиный трафик, пока он оставался в своих пределах. Верхние этажи занимали маленькие кабинетики, состоявшие из приемной, где едва помещался школьный письменный стол и пара стульев, и комнаты для процедур. Добраться до кабинетов третьего и четвертого этажа было не так легко из-за отсутствия лифта, что для иных пациентов являлось серьезным неудобством, но, к счастью, исключало появление по-настоящему тяжелых больных, которым вряд ли помогла бы альтернативная медицина.

Художник вот уже тридцать лет жил в этом доме, и никому из владельцев не удавалось выселить его. Китаец даже и не пытался: его устраивало, чтобы кто-то оставался в здании после того, как закрывались кабинеты. Вместо того чтобы вступать в конфликт, он назначил Матеуша Перейру комендантом, вручил ему дубликаты ключей от всех помещений и назначил чисто символическую плату за то, чтобы он запирал на ночь главную дверь, гасил свет, связывался со съемщиками и вызывал его в случае каких-нибудь поломок или чрезвычайных происшествий.

Картины бразильца, написанные в духе немецкого экспрессионизма, время от времени выставлялись в «Мохнатой гусенице» без особого коммерческого успеха и украшали холл. Будоражащие, искаженные фигуры, набросанные на холстах широкими, гневными мазками, не сочетались с остатками ар-деко и с задачей Холистической клиники печься о физическом и эмоциональном благополучии пациентов, но никто не осмеливался даже заикнуться о том, чтобы их снять: всякий боялся обидеть художника.

— Во всем виноват твой бывший. Инди, откуда, ты думаешь, у Аманды такая тяга к преступлениям? — высказался Матеуш на прощание.

— Боб не меньше моего озабочен этим новым дурачеством Аманды.

— Хуже было бы, если бы она пристрастилась к наркотикам…

— Кто бы говорил! — рассмеялась Индиана.

— Вот именно. Я в этом деле дока.

— Завтра, в перерыве между двумя клиентами, могу тебя минут десять помассировать, — предложила она.

— Вот уже сколько лет ты лечишь меня бесплатно. Подарю-ка я тебе картину.

— Нет, Матеуш! Я ни в коем случае не могу это принять. Уверена, что когда-нибудь твои картины будут стоить очень дорого, — отнекивалась Индиана, пытаясь скрыть панический ужас.

В десять вечера Блейк Джексон дочитал очередной роман и отправился на кухню, чтобы сварить себе овсяную кашу на молоке, которая вызывала в нем воспоминания детства и помогала утешиться, когда идиотизм рода человеческого особенно донимал его. Некоторые романы именно так на него и действовали. Вечера среды обычно предназначались для игры в сквош, но на эту неделю друг, с которым он играл, уехал в путешествие. Блейк Джексон уселся перед тарелкой, вдыхая тонкий аромат меда и корицы, и позвонил Аманде на мобильный, ничуть не боясь разбудить ее: наверняка девчонка в этот час читает. Комната Индианы располагалась в отдалении, вряд ли она могла что-то услышать, но старый фармацевт из сугубой предосторожности говорил шепотом. Лучше дочери не знать, какими делами они занимаются с внучкой.

— Аманда? Это я, Кейбл.

— Я тебя узнала. Выкладывай.