Анна Кардашова - Большой день в жизни Кости

Костя переступил с ноги на ногу и вдруг почувствовал под тонкой подошвой что-то твердое. Он нагнулся — наполовину втоптанная в земляной пол тускло поблескивала какая-то коричневатая трубочка. Костя выковырял ее из земли: патрончик! У него было устойчивое тяжелое донышко, все из кружков, с черной серединкой, похожее на маленькую мишень для стрельбы. Другой конец патрона немного сужался. Патрон местами был покрыт тем самым зеленовато-голубым налетом, который Костя видел на экспонатах в музее. Настоящий! От войны остался! Костя зажал свой патрон в кулаке так крепко, что ладонь сразу вспотела, и бросился догонять ребят. Показать Митьке? Нет, потом.

Подбегая, Костя оглядел всю группу. Вот девушка в сером платье. Она уже больше не экскурсовод. Командир экскурсии теперь Петр Гаврилович, а девушка идет рядом с Тамарой Васильевной, они тихонько переговариваются. Костя слышал, как Тамара Васильевна называла ее Ириной. А народу-то прибавилось! Среди белых и клетчатых рубашек затесались защитные гимнастерки — несколько молодых солдат шли вместе с ребятами за Петром Гавриловичем. Костя приметил одного: несмотря на пилотку и новенькую, еще не выгоревшую гимнастерку, которая топорщилась на спине под ремнем, вид у него был какой-то совсем домашний. Большие голубые глаза смотрят задумчиво, розовое лицо покрыто светлым пухом. Костя прозвал его про себя «пушистым».

Петр Гаврилович тоже заметил молодых солдат.

— А, молодежь, интересуетесь! — он добродушно улыбнулся. — У нас вот такие же, необстрелянные воевали. Мягонькие еще, прямо из материнского гнезда в пекло попали. И что же? Много среди них настоящих героев оказалось.

Он поглядел на «пушистого»:

— Ну, как занятия идут?

— Ничего, стараемся! — покраснев, отвечал «пушистый».

— Суворова изучать надо! «Науку побеждать» каждый солдат наизусть должен знать! Суворов говорил: «Солдат дорог!» И он любил солдата, и солдат любил его, верил ему и был готов по его зову идти на смерть!

Пока Петр Гаврилович разговаривал с молодежью, Тамара Васильевна успела опомниться и снова почувствовать себя старшей вожатой. Она с тревогой оглядывала своих ребят. Усталые — с шести часов на ногах, голодные — когда-то завтракали? Растрепанные, похудели словно… И Тамара Васильевна решительно направилась к Петру Гавриловичу.

— Нам очень, очень интересно, — заговорила она взволнованно. — Вы видите, они оторваться от вас не могут, да и я… Но только ведь они не привыкли, они — дети, им отдохнуть надо и поесть!

— А… Отдохнуть? — Петр Гаврилович разочарованно посмотрел на ребят. — Устали, значит?

— Нет, нет, не устали! — закричали они.

— Погодите, погодите, разберемся. — Петр Гаврилович внимательно оглядел всю группу.

— Вот ты, например, — он показал на Васю Петухова, — ты устал?

— Я-то нет, — пробурчал Вася, отвернув голову к плечу. — Вот только ноги уморились.

— Да, надо детям отдохнуть! — решил Петр Гаврилович. — Жалко мне с вами расставаться, но что поделаешь! Придется дальше одному идти по своим памятным местам.

— Зачем расставаться? Зачем же расставаться? — Тамара Васильевна даже взвизгнула от волнения. — Пообедайте с нами, ведь это каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут! — Она смотрела на Петра Гавриловича умоляющими глазами.

— С нами! С нами! — восторженно кричали ребята. Сопротивление было бесполезно.

— Ну ладно, давайте выбирать место, — сказал Петр Гаврилович, — только уговор: чтобы ни бумажки, ни скорлупки после вас не осталось. Я за вас отвечаю!

Тамара Васильевна повернулась к «колхознику».

— И вы тоже с нами, пожалуйста! — она тепло, приветливо улыбнулась.

«Колхозник» отвернул рукав и посмотрел на большие часы, которые громко тикали на его руке.

— Спасибо вам, но не могу! Пора мне!

— Жалко! — прошептал Костя.

«Колхозник» развел руками:

— Мне самому жалко. Вот утро я выкроил, а после обеда надо на работу выходить. Ну, счастливо, не забывайте нас!

— Не забудем! Счастливо! До свидания! — кричали ребята вслед. Костя с грустью смотрел на сутуловатую спину «колхозника» в полосатом, выгоревшем на плечах пиджачке, с приставшими к нему кое-где сухими травинками. Хороший он, добрый и лошадей любит.

Место для привала выбрали на полянке в тени высокого вала.

До чего же было весело устраиваться на зеленой свежей траве, расстилать куртки, доставать завтраки! Всем ребятам вдруг ужасно захотелось есть, и все сразу устали. Но сейчас можно и устать и проголодаться, потому что Петр Гаврилович здесь и никуда не уйдет. Вот он сидит на камушке и, собрав кожу на лбу глубокими складками, что-то с усилием пишет в блокноте.

— Левой пишет, — заметил Костя, — правая, наверно, ранена была.

— Где ножик? У кого соль? — перекликались ребята. Шуршала бумага, кто разворачивал колбасу, кто — хлеб… Словно сами побывали здесь во время боев, сами наглотались пыли и дыма, словно это для них пропыленные сухари с лярдом казались пирожными — с таким азартом набрасывались они на еду! Блестящие красные помидоры, розовая колбаса, толстые куски пышного белого хлеба — все эти привычные вещи казались сейчас чем-то необыкновенным, каким-то счастливым чудом!

А когда появились посреди закусок два больших термоса, голубой и розовый, с блестящими крышками, с цаплями и хризантемами, ребята закричали:

— Чай! Ура! Чай пить будем!

Защелкали, высыпаясь из Лидиного мешка, пластмассовые стаканчики: красные, зеленые, желтые… И скоро, застилая залоснившиеся лица ребят, поднялся над яркими стаканами уютный чайный парок. Как было весело у подножия вала! Настоящий праздник еды и питья! А кто же главный на этом празднике? Конечно, Петр Гаврилович! Все руки тянулись к нему. Кто с бутербродом, кто с помидором, кто со стаканом чая. Но Тамара Васильевна опередила ребят. Растопырив пальцы, она держала лист бумаги. На листе — горкой нарезанный хлеб. На хлебе — кружки колбасы. Рядом — помидор, огурец и яйцо. Они лежали непрочно, все время стремились скатиться с листа, и поэтому Тамара Васильевна шествовала особенно осторожно и торжественно. Щеки у нее стали совсем красными от волнения.

— Вот, пожалуйста! — и она протянула Петру Гавриловичу свое бумажное блюдо, радуясь и гордясь, что угощает такого дорогого гостя.

— Ну что вы? Это слишком много! — сказал Петр Гаврилович, однако положил свой блокнот в карман и обеими руками принял у Тамары Васильевны ее угощение. — Столько мне и в детстве не подавали, — он засмеялся коротким добродушным смешком, — когда я нищенком был!

Ребята услышали слово «нищенок» и насторожились, удивленные. Как это «нищенок»? Разве такой герой мог быть когда-нибудь нищим? А Петр Гаврилович пристроил у себя на коленях бумажный лист с едой, вынул складной нож и одним махом разрубил на ладони яйцо прямо со скорлупой. Потом он ловко поддел кончиком ножа обе половинки яйца так, что скорлупки остались цельными лодочками, посолил яйцо солью из бумажки и начал его есть, закусывая хлебом и огурцом.