Эльвира Барякина - Заговор молчания

Как Миша радовался, когда теща решила справлять Новый год у своих друзей! А теперь он бы все отдал, лишь бы рядом оказался кто-нибудь, кто присутствовал при рождении не только самого себя.

«Появится какой-то чужой ребенок, будет папой меня звать…» — вдруг вспомнилось ему. Он всегда отталкивал от себя мысль о будущем. И вот это будущее наступило.

Нормальной сумки, в которую можно было положить Ленины вещи, они так и не обнаружили.

— Неужели во всем доме нет ничего подходящего? — сердилась Марика.

— А я-то откуда знаю? — оправдывался Миша. — Я тут совсем недавно живу.

— Тогда все в наволочки запихаем. Я тут нашла несколько штук.

— А что брать?

— Я возьму еду, Жека пусть найдет зубную щетку; пасту и мыло, Алекс — тапочки. А ты собирай одежду.

Автобусы, разумеется, уже не ходили, на такси денег не было. Нервные, взъерошенные, с наволочками за спиной, они бежали по улицам.

Народ вовсю гулял: рвались хлопушки, веселые компании, перекрикивая друг друга, исполняли «Ой, мороз, мороз».

Внезапно рядом с Мишей и компанией поравнялся милицейский «козелок».

— Ваши документы!

Поначалу Степанов не понял, чего от него хотят. И только потом до него дошло: новогодняя ночь, половина квартир стоит пустая, а тут подозрительная шайка с кучей барахла в наволочках несется в неизвестном направлении. Разумеется, милиционеры решили, что перед ними воры, обчистившие чей-то дом.

— Документы! — повторил приказ здоровенный сержант.

Оказалось, что впопыхах никто не догадался взять ни паспорта, ни студенческого билета.

— Мы в роддом идем, к роженице! — оправдывалась Марика.

Но это только усилило подозрения.

— Поедете с нами, а там разберемся.

Просьбы, уговоры — ничего не помогало.

Миша схватился за голову. В его воображении гуляли страшные образы: все врачи перепились на праздник и бросили Лену одну… Она там истекает кровью… Зовет на помощь, плачет. И вещей-то у нее никаких нет.

…Остаток новогодней ночи они провели в «обезьяннике». Марику отправили в женское отделение, а ребят сунули в переполненную камеру на первом этаже.

Алекс сидел, держась за скулу: при задержании его малость помяли за то, что «притворялся иностранцем».

— Может, следует позвонить адвокату? — спросил он, искоса поглядывая на соседей по камере — хулиганов, дебоширов и квартирных воров.

В ответ Жека только рассмеялся.

— Ничего, к утру нас все равно отпустят, — уверенно сказал он, пряча руки в карманы. В камере было холодно — разве что пар изо рта не шел.

Время тянулось нескончаемо долго. Миша волновался за Лену, Алекс — за Лену и за Марику, и только Жека был бодр и весел. Собрав завалявшиеся по карманам талоны на трамвай, он нарисовали на них карты и до самого освобождения дулся в подкидного дурака с какими-то подозрительными личностями.

Из плена их вызволили Ленины родители.

— Куда отвезли мою дочь? — голосила теща.

Миша моргал, совершенно забыв номер роддома:

— Я… Я не помню…

Положение спасла Марика. Злая, невыспавшаяся, перенервничавшая, она быстро организовала возврат конфискованных вещей, поймала такси и привезла всех по нужному адресу.

— У нас есть примета: как встретишь Новый год, так его и проведешь, — сказала она Алексу, когда они выходили из машины. — Что-то это не внушает мне оптимизма.

В приемном покое уже топталась целая куча народу. Миша с трудом сумел объяснить дежурной медсестре, чего ему надо.

— А, так вы к Степановой? — наконец осознала та. И, заглянув в свои бумажки, объявила: — Она уже родила.

Если бы не Жека, Миша свалился бы прямо к ней под стол.

— Родила?

— Родила.

— Девочку?

— Нет.

— А кого? — перепуганно простонал Степанов.

Мальчишку им показали через стекло.

Миша смотрел на него и все пытался осознать, что это его сын. Пусть не генетический, не родной, но все-таки. Рожица маленькая, красная, глазки закрыты, и рот — треугольничком.

Но больше всего Мишу поразили его размеры — человеческое существо не могло быть таким крошечным. Как его на руки-то брать? А вдруг что-нибудь сломаешь?

— Смотри, улыбается, улыбается! — толкнул его в бок Жека.

Миша старательно вытаращился на ребенка.

— Где улыбается? Он же спит!

— Да я про медсестру говорю! — досадливо отмахнулся Жека. — Симпатичная, правда?

— Степа-а-анов! — кричала Лена через окошко третьего этажа. — Ты что из вещей мне привез?

Миша топтался внизу:

— Как что? Одежду! Платье, сумку, золотую цепочку…

— Ми-иш! — на всю улицу. — Ты трусы носишь?

— Ну… ношу.

— А мне что, не надо?

Внутрь родственников не пускали, поэтому два раза в день Миша бегал под окна Лениного роддома и наряду с десятком других молодых папаш орал, гримасничал и махал руками, чтобы хоть как-то объясниться с женой.

Еще можно было писать записочки и отсылать передачи. Но большинство продуктов находились под запретом, поэтому родственники передавали их в палаты контрабандой: привязывали к спущенным из окон веревочкам и отправляли наверх.

Все-таки тем, кто рожал летом, было намного легче: они могли хоть окна открыть и нормально поговорить со своими. А зимой как поговоришь? На улице — минус двадцать пять, в палате двадцать девчонок, и к каждой постоянно кто-то приходит.

Эти пятнадцать дней прошли перед Мишиными глазами как какой-то сюрреалистический фильм. Готовиться к предстоящей сессии он абсолютно не мог. Сидел над учебником и тупо смотрел перед собой. Все мысли были только о Лене, о маленьком, о том, как жить дальше…

— Ну и как ты ощущаешь себя в роли молодого папочки? — постоянно подначивала его теща.

Да никак! Миша вообще себя не ощущал. Он ужасно соскучился по Лене и в то же время боялся ее возвращения домой. Какими глазами он будет смотреть на чужого ребенка? А вдруг он не сможет подавить в себе отвращения к нему и все это заметят?

Впрочем, скоро его страхам и сомнениям пришел конец. Наняв за бешеные деньги черную «Волгу», Миша отправился забирать жену. Теща в счастливых слезах, тесть с примороженными гвоздиками, роженицы в окнах, сбежавшиеся посмотреть, на чем увезут домой Степанову…

Наконец Лена вышла на крыльцо — вся странная, необычно худенькая… А в руках ребенок в одеяле.

— Ну, иди, принимай сокровище! — крикнула Мише нянечка, высунувшаяся вслед за Леной.

На подгибающихся ногах он подошел, чмокнул жену в щеку, проговорил что-то…

Лена приподняла салфеточку с лица младенца. Тот спал — глазки закрыты, во рту резиновая соска.

— Как назовем-то? — спросила Лена, испытующе глядя на Мишу.

Тот на секунду задумался:

— Константином. В честь прадедушки Константина Эрнестовича.

И снова игра — игра на нервах. Солировали ударные.