Эльвира Барякина - Заговор молчания

И как жить, если ты видишь все это? Единственное, что может спасти в таких случаях, — это слепая вера в правильность курса и непогрешимость руководителей.

«Эта вера как героин, — думал Алекс. — Отбери ее — и у человека будет ломка; оставь — и получишь медленную деградацию и смерть. Причем не только отдельных людей, но и вообще государства в целом».

Ведь неслучайно в СССР ненавидели всех, кто покушался на веру, — диссидентов, правозащитников, эмигрантов. Они лишали людей главного — иллюзии счастья. А за такие преступления не прощают.

И ничего нельзя сделать. И никому не поможешь. Оставалось только удивляться, как в таких условиях кто-то умудряется быть сильным, умным и добрым.

У Алекса тоже началась «ломка». «Кто я теперь? — думал он. — По паспорту — американец. По происхождению — помесь народов. По убеждениям… Да идите вы все к черту! Нету меня никаких убеждений! Отдайте мне мою девочку! Все остальное не имеет ни малейшего значения!»

Целый месяц он провел в одиночестве дома. Сесть за диссертацию было выше его сил. В университет он не ходил, на приглашения друзей не отвечал. Слишком страшно было наткнуться на испуганно-любопытные расспросы и поздравления с тем, что ему наконец-то удалось сбежать из «Империи зла». В США была своя героиновая вера, которая не допускала мысли, что там Алекс был гораздо счастливее, чем здесь, в Лос-Анджелесе.

Скомканные простыни, на которых они с Марикой засыпали, ее накрученное на голову полотенце, аромат ее крема для рук — у этого счастья было столько знамений и признаков!

Алекс миллион раз корил себя: надо было остаться в СССР! Преступником, нелегалом, беженцем — кем угодно, лишь бы быть вместе с Марикой. А он вместо этого взял и уехал.

Неужели с самого начала не было понятно, что «сделать все правильно» ему не удастся? Эти «правила» писались не им и не для него. И бесполезно было ждать от них какой-то разумности: мол, если сделать все по закону, то рано или поздно тебе воздастся. Никому ничего не воздастся! Никому!

Слава богу, что хоть мама ни о чем его не спрашивала. Каким-то внутренним чутьем она поняла, что пока Алекса надо оставить в покое. И все же она менялась в лице, видя, как он кидается к телевизору, когда начинали показывать что-нибудь о Советском Союзе.

Однажды Алекс застал, как она потихонечку заглядывает в ящик его стола, где он прятал фотографии Марики. Первой его реакцией было подбежать, вырвать их, закричать, что это непорядочно — лазить по чужим вещам. Но кое-как он сумел взять себя в руки.

Не замечая присутствия сына, мама смотрела на изображение девушки в светлом свитере.

Мамина жизнь была проста и понятна. У нее была хорошая работа, отношения с бойфрендом, сезонные распродажи и вера в выигрыш в лотерею. Она всей душой хотела помочь своему ребенку, ну да что она могла сделать?

— А пускай твоя Марика выедет в Западную Германию, — пыталась придумать она выход из ситуации. — Тебе туда виза не нужна, и вы запросто сможете встретиться.

Алекс только вздыхал:

— Мам, Марика не может выехать из страны без загранпаспорта.

— Ах да! — расстраивалась мама. — Я забыла. А что, если она подаст в суд на правительство? Ведь так можно и деньги выиграть, и паспорт получить.

Советские реалии были для нее непостижимы.

«Бедная! Как она, должно быть, переживает за меня», — с грустной нежностью думал Алекс.

Нужно было как-то устраиваться в жизни, и до конца лета он проработал в банке. А с сентября ему предложили место преподавателя в колледже.

Алекс вновь начал ходить с Хесусом в спортзал, болтаться по друзьям и вечеринкам…

Появлялись и исчезали какие-то девушки. Почему-то они запоминались ему не лицами и словами, а какими-то деталями: расстегнувшимися сумками, запахом кондиционера в машине, следом от браслета на руке.

Все не то! Грубо, чересчур натянуто… Алекс понимал, что разучился быть милым и вежливым, но ничего не мог с собой поделать.

Он хотел видеть рядом с собой только одну женщину — ту, которой поразительно шла голубая курточка и чья родинка на шее была похожа на каплю шоколада.

Наступило лето 1985 года. Друзья и родные уже не спрашивали Алекса о его жене. Всем было ясно, что он больше никогда ее не увидит.

Жека Пряницкий как всегда устроился лучше всех.

Началось все с девушки по имени Наташа. Жеке вообще нравились женщины из серии «Нам не к лицу отсутствие попы», а тут еще оказалось, что Наташина мама работает в уголовном розыске, а папа служит дальнобойщиком-международником.

Пряницкий понял, что ему обязательно надо быть вхожим в столь ценный дом. Он начал издалека: водил Наташу на выставки собак, читал ей стихотворения Пушкина, писал на асфальте многометровое: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!»

Разумеется, барышня не смогла устоять перед подобным напором. «Я тебя тоже!» — шепнула она после того, как Жека подарил ей плюшевого зайца размером с хорошего кабанчика.

Но самым большим испытанием для Пряницкого стало приглашение на смотрины: мама-следователь наконец-то решила, что подобная страсть достойна вознаграждения, и позвала Жеку на чай.

Пряницкий был готов ко всему: что его будут спрашивать о серьезности намерений, о планах на будущее, о резус-факторе… Но разговор за столом неожиданно перешел на интеллектуальное наследие В. И. Ленина.

— Ну он же четко сказал в «Как нам реорганизовать Рабкрин», что это противоречит самой идее марксизма! — горячился Наташин папа.

Мама смотрела на него тяжелым милицейским взглядом.

— Абсолютно неправильный подход! Вспомни речь на Втором съезде!

И самое страшное, что в спорах принимала участие вся семья, включая старенькую бабушку, Наташу и ее младших сестер.

Жека был в шоке. В институте он исправно посещал лекции по истории КПСС, но ему и в голову не приходило, что подобная мура может на что-нибудь сгодиться.

Целую неделю Жека ходил в библиотеку и читал Ильича. К следующей встрече с Наташиными родителями он был подготовлен лучше любого инструктора по идеологической работе. «Ну спрашивайте! — думал Пряницкий. — Я вам такое выдам — своих не узнаете!»

Во время очередного чаепития Жека непринужденно пересказал «Государство и революцию», блеснул текстами приветственных телеграмм и, подглядев под столом в шпаргалку, перечислил Апрельские тезисы. Надо ли говорить, что Наташа и ее родители были сражены наповал?

«Вот ведь создал господь безумную семейку! — подумал Жека, направляясь в туалет. — Делать им, что ли, нечего, кроме как классиков марксизма-ленинизма изучать?»

Включив свет, он заперся в санузле и тут застыл, открыв рот. Увлечение хозяев творчеством Ленина объяснялось довольно прозаично: на полочке над унитазом стояло полное собрание сочинений вождя, постепенно употребляемое по назначению. Оказалось, что дефицит туалетной бумаги сказывался даже на семьях дальнобойщиков.