Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

На сей раз Лев Никитич принимал меня сидя. Над поверхностью стола возвышались его голова и плечи. Полированная доска четко отсекала все для бюста лишнее.

– Послушайте, – заговорил начальник вкрадчиво, и я заметил, что кабинет преобразился: мебель обтянули бордовым. – Хотите отпуск? Двадцать четыре рабочих дня? Плюс выходные?

«Двадцать четыре дня, какая ерунда, – подумал я. – Ах, как это мало,.. А с другой стороны – так много, ужас как много, чем я заполню их пустоту?»

В этот момент из вороха туч вылущилось солнце, и в блеске его я увидел крышу дома напротив, распахнутое чердачное оконце и высокого сутуловатого человека в маленькой кепочке.

– Отпуск, отпуск! – в волнении закричал я.

Я видел город, опалово подсвеченный восходящим солнцем. Как свеж и прекрасен он был на заре! Вдали рафинадными зубьями вгрызались в туманную голубизну кварталы новостроек. (Там чудились мне белые медведи и прохлада. И потерянная варежка на снегу.) Ближние крыши по-черепашьи наползали одна на другую... А центральную площадь украшали остроконечные башенки.

Я видел город в дрожащем мареве зноя, когда он дымился и чадил, будто пирог на раскаленном противне. Пирог был разрезан улицами на множество кусков – и все равно дышал жаром.

Я видел, как, остывая, город съеживается, подвешенный в серой авоське дождя...

Город размывало водой, его растапливала жара, но, странно, отделенные друг от друга улицами и переулками, части его не расползались, не стекали по круглым бокам планеты плавящимся асфальтом и кусками камня, Какая-то мощная сила цепко держала в орбите своего притяжения дома, уличные фонари, деревья. Меня удивляло, как легко преодолевают эту сковывающую силу люди и машины... А птицы... Могут ли они лететь, лететь и прилететь куда-нибудь на другой конец Вселенной?

Как это – пространство без конца и края? Я не мог такого вообразить. Лететь всю жизнь, видеть мелькающие в иллюминаторах звезды и умереть в пути, так и не достигнув предела? Я не в состоянии был постичь этого, но я хотел постичь, хотел найти предел, чтобы картина Вселенной предстала передо мной в законченном виде.

Я поднимался затемно, в тот серенький час, когда пробуждаются от одиночества, ревности и на рыбалку. За стеной мощно и ровно, как насос, сопела мадам Барсукова. В такт ее храпу вздувались и опадали занавески на моем окне. Я раздвигал их. Сонно брели вдоль тротуаров караваны домов и подслеповато всматривались в даль зарождающегося дня. Пробуждаясь, по-кошачьи потягивались улицы.

Вещи, притаившись, ждали, что, постояв, я снова лягу. Они не хотели, чтобы я оставлял их в этот пограничный тревожный час.

Я выходил на улицу и поднимал воротник пиджака. Эхо моих шагов гулко ударялось о стены. (Из космоса города на поверхности Земли, наверное, выглядят этакими бело-серыми лишаями.)

Но какое огромное удовольствие – ехать в пустом и прохладном троллейбусе и замечать необыкновенной красоты лепные ниши окон, синеватый отлив стекол, неожиданный, из Рима перекочевавший портик, а за ним – зеленый ларек «Овощи-фрукты»!

По мостовой и тротуарам, пользуясь безоглядной свободой, жадно, взапуски, словно огромные серые тараканы, бегали голуби. Шныряли, торопились позавтракать, пока полезное пространство улиц не запрудили тысячи бестолковых ног и колес.

Наблюдая за беготней голубей, я пришел к мысли, что для тараканов кухня – тоже своего рода город. Они ходят его закоулками и проспектами, встречаясь, здороваются или отворачиваются, состоят в родстве или враждуют – одним словом, образуют в большом мире свой маленький мирок. Маленькую шестеренку – внутри огромного механизма.

Но, вероятно, без нее машина не двинется, не поедет. Иначе зачем бы она была?

Однажды в кухне я долго наблюдал за тараканом. И странно, при всем отвращении, которое вызывало у меня это насекомое, я убедился, что оно грациозно и даже красиво. Изящная остренькая головка на тонкой подвижной шее была вовсе не глупой. И глаза смотрели осмысленно. Я нагнулся за чем-то и увидел его среди Евдокииных банок с прорастающим луком. А он меня не замечал. Он медленно блуждал среди этих банок, словно в девственном лесу. И как бы пощипывал траву. Он был похож на оленя, именно на оленя, и гордо вскинутые.усы напоминали рога.

А еще он напоминал коричневый продолговатый троллейбус с усами-дугами.

Да, мир, открытый мной в кухне, будто в крошечном, миниатюрном театре, повторял жизнь, которую я ежедневно видел вокруг.. Бегали троллейбусы-тараканы, кружили мухи-вертолеты... А вот любопытно, каково понимание мира у голубей и тараканов? Какими они видят нас и другие предметы? Умеют ли они думать?

От природы не убежать, не отгородиться. Ни кирпичом, ни бетоном. В городах появились уже и комарики! И муравьи приползли в квартиры!

Лоси начинают забредать на заасфальтированные проспекты. Своим появлением они как бы напоминают: мир един и неделим. (Увы! Мы покоряем дикую природу, а городская нам все меньше и меньше подвластна.)

Так думал я в пустых троллейбусных салонах. Я разговаривал с водителями. Меня интересовало, как они добираются из дома до троллейбусной станции, если транспорт еще не ходит. Оказывается, их привозили на специальном автобусе. Тот, кто приезжал за ними на автобусе, с вечера оставлял его возле дома.

Конечно, это опасно, говорили они, за автобусом глаз да глаз нужен. А то сядет кто-нибудь за руль да организует экскурсию в какой-нибудь город-музей. Такое вполне возможно, вот совсем недавно – вы разве не слышали? – угнали целый троллейбус и до сих пор катаются по городу... И вздыхали: народ с утра на щуку говорящую снасти закидывает, а тут крути баранку...

В целлофановом пакете я нес завтрак на двоих. Каждый раз я захватывал завтрак на двоих и съедал его один. Дядя Гриша отвергал все мои попытки к сближению.

Его сын, его напарник куда-то исчез. Дядя Гриша предпочитал работать в одиночку, отказываясь от моей помощи. Возможно, тому были и объективные причины. Что я умел?

Знаешь ли ты, мой единственный друг, что кровлю ни в коем случае нельзя крепить при помощи гвоздей? Любая дырочка – это лазейка для воды.

Стоячие гребешки на стыках загибают деревянной киянкой. О, это особая наука, которой мне не постичь никогда! А дядя Гриша владел ею в совершенстве.

В солнечные дни мы работали до обеда, после полудня зной сгущался, кровля раскалялась, мы спускались вниз. Дядя Гриша коротко кивал на прощанье и удалялся шаркающей своей походкой.

До вечера я бродил по улицам, сидел в скверах на лавочках, толкался в магазинах. Жизнь по-прежнему удивляла меня. Я все еще как бы просыпался, хотя никак не мог выспаться. Иногда мне казалось, я могу постичь ту самую организующую город силу, стоит только понять, вычленить главное во всем этом многообразии окружавших меня связей, Но как это было сделать?