Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Нет, написать такую картину не просто, тем более что до сих пор не закончен «Христос» и Андрея уже снова вызывали к ректору, торопили…

Андрей вздохнул, вздохнул и Иренсо. Они встали и вышли на Красную площадь. По камням, вытертым подошвами людей и колесами автомобилей, они подошли к Лобному месту.

Андрей объяснил, каким целям служило оно в далеком прошлом. Иренсо припомнил картину «Утро стрелецкой казни», вспомнил про Степана Разина, сложившего здесь, под топором палача, голову.

— Страшный закон, — сказал Иренсо и, помолчав, добавил: — В Уганде есть страшные законы англичан. Есть и наши национальные законы — их поддерживает религия. Английские законы умрут, когда Уганда станет свободной. Национальные законы трудно отменить: угандийцы очень религиозны…

Они прошли еще раз по Красной площади и направились в магазин купить яблок.

— Бананов бы! — мечтательно сказал Иренсо. — Из бананов мы варим кашу.

И он вспомнил свой дом. Небольшой белый дом в Энтеббе, окруженный зеленеющим садом с цветами, скамейка под бананом. Вспомнились душные темные ночи, дневной зной и какой-то особенный воздух: мягкий, густой, совсем не такой, как в Москве… Перед ним встало лицо матери, ее грустные темные глаза, ласковые руки, белые одежды. Вспомнилась сестра — худенькая, босоногая, с распущенными по плечам блестящими черными кудрями.

— Из бананов мы варим кашу, — со вздохом повторил он, вдруг отчетливо почувствовав вкус каши и увидев ту круглую кастрюлю с двумя ручками, в которой ее варили.

— Иренсо Нцанзимана, — задумчиво сказал Андрей. — А что означает твоя фамилия?

— Нцанзимана — значит «идти к богу», — улыбнулся Иренсо.

— Идущий к богу, — поправил Андрей. — А ты вот перестал идти к богу… — заметил он. — Сколько же в вашей семье нцанзиманов?

— Видишь ли, — сказал Иренсо, — у нас не так, как у белых. У нас каждая сестра и брат имеют другую фамилию. У меня, Андрей, сестра и три брата. Я старший.

— Самый старший — и бросил семью. Как же они живут?

— Живут не очень хорошо. Плохо живут, — с грустью уточнил Иренсо. — Сестра учительница. Народ Уганды еще худо живет. Нет врачей. Детей рождается много. Много умирает. Дети не учатся. Угандийцы — рабы англичан. Культура — англичан. Своя культура маленькая.

— У тебя, Иренсо, ясная и благородная цель. А вот меня ты не понял, — растроганный словами африканца, заговорил Андрей. — Моя дорога вся в препятствиях: пойдешь прямо — упрешься в непроходимую гору, свернешь в сторону — болото. Кошмары меня изводят. Иногда кажется — я схожу с ума. Страшно, Иренсо, страшно мне жить. С каждым днем рушится вера. Я хватаюсь за ее обломки. Но чую — придет день и даже обломков не станет…

В порыве откровенности Андрей признался Иренсо, что возврата к прежнему у него быть не может. Никто не толкал его на этот путь, сам пошел. Теперь ему позорно и стыдно отрекаться от самого себя.

— Мой друг Петья говорит: допустил ошибку — исправь. О, Петья — очень самостоятельный человек! — с восторгом сказал Иренсо.

— Ах, оставь! — болезненно поморщился Андрей и замолчал.

Иренсо подумал, что он еще не понимает каких-то особенностей жизни советских людей и потому ему трудно представить себе логику рассуждений Андрея. Но то, чего не понимал Иренсо, не могли понять в Андрее и его товарищи по школьным годам. Это был эгоизм Андрея, его больное самолюбие. Он как бы наслаждался самим собой, своими поступками, чувствами, мыслями, он до исступления мог думать о самом себе и, даже унижая себя, не забывал, что он не такой, как все, — он особенный, сложный, утонченный.

Именно это-то и мешало ему теперь, как и прежде, внять доброму совету.

В молчании Иренсо и Андрей дошли до вокзала. Андрей вскочил в вагон, не успев даже на прощанье пожать Иренсо руку. А Иренсо направился к Вире. Вира просила сообщить, окажется ли Андрей тем самым Андреем Никоновым, который учился с ней и с Костей в Веселой Горке. Иренсо был человек обязательный. Он не мог не исполнить просьбы девушки.

Вира выскочила в прихожую в розовом платье, сшитом в форме цветка тюльпана, в светлых туфельках. На лице ее светилось неподдельное любопытство.

— Ну как, Иренсо? Встреча состоялась? Андрей тот самый? Ты приведешь его ко мне?

— Тот самый, — снимая пальто и вешая его на деревянный крючок круглой вешалки, сказал Иренсо.

Вира рассмеялась.

— Ой, не могу! Андрюшка Никонов — поп! Мамочка, послушай сногсшибательную новость! — Забыв об Иренсо, она со смехом кинулась в комнату матери.

Через минуту-другую Иренсо сидел в Вириной комнате и со всеми подробностями рассказывал о событиях воскресного дня.

— Андрей был очень печальный. Костя тоже печальный. Они разошлись не как друзья, — закончил свой рассказ Иренсо.

Но то, что заботило Иренсо, у Виры вызывало смех.

— Воображаю, как был огорошен последователь Макаренко — Косточка! Мечтал встретить художника, а встретил попа. А Андрюшка Никонов наверняка струсил. Вот оригинал! Вот отмочил штучку на удивление всему миру!

Когда она смеялась, она была еще красивее. Сияли ее ровные, белые зубы, коричневые брови трепетали, как крылья бабочки, яркие губы вздрагивали, прямой носик с изящной горбинкой чуть морщился, а в глазах плескалось отчаянное веселье.

Иренсо немного обижал ее смех, и все-таки ему было невыразимо приятно смотреть на Виру в эту минуту.

— Иренсо, пошли бродить по Москве! Ну их всех к богу, этих веселогорских чудаков. Правда? Пусть уж как-нибудь сами разбираются в своей жизни. А то от дум постареешь раньше времени.

Иренсо послушно вышел в прихожую и стал одеваться.

Спускаясь с лестницы, Вира шаловливо потянулась своим лицом к его лицу. Иренсо схватил ее в объятия и, забыв обо всем на свете, крепко поцеловал в губы.

Вверху хлопнула дверь. Послышался топот бегущих ног. Вира отскочила от Иренсо, и в то же мгновение мимо них, лежа на перилах, мелькнув румяной щекой и шапкой с одним вздыбленным ухом, съехал мальчишка.

Вира и Иренсо вышли на улицу. Он был взволнован, она чувствовала себя так, словно ничего и не случилось. Иренсо бережно взял Виру под руку и, приноравливаясь к ее шагу, повел по тротуару, опуская глаза под любопытными взглядами прохожих.

— Знаешь, Иренсо, твой Петр говорил мне, что ты поведешь за собой народ Уганды. Это правда?

— Кто же может это знать, Вира? Я буду со своим народом всегда, а смогу руководить им или нет, не знаю.

— Значит, может это и не случиться? — сказала Вира, и в ее голосе послышалось разочарование.

— Может и не случиться.

Они подошли к кинотеатру и взяли билеты на ближайший сеанс. В полумраке зрительного зала Вира положила свою руку на руку Иренсо. Он прижался своим плечом к ее плечу.