Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— Если бы вы знали, как я вас люблю…

Она прижалась к нему и подставила губы. Позже он положил ее на траву и целовал до потери дыхания. Это было так просто и так прекрасно. Чувства их возникли и развивались, неизмеренные, невзвешенные и неанализируемые. Именно потому были они ясными, прозрачными и непосредственными. Она не копалась в них и не исследовала. Получала их как дар от жизни и хотела этому радоваться. Потому защищалась от рефлексий и еще яростнее защищалась от людей, которые хотели бы внести в ее простое прекрасное счастье свои сомнения, опасения, предостережения и мнения. А это посыпалось со всех сторон: Шуберт, Борович, Дора, кузины, даже добрая Ендрусь. Всякий имел что-то сказать, каждый хотел из наилучших побуждений заглянуть в ее радость и оборвать лепестки с этих свежих цветов, чтобы — для блага Богны — уменьшить ее счастье. Только отец ответил на ее письмо так: «…я радуюсь вместе с тобой и вместе с тобой верю, что человек, которого ты выбрала, окажется достоин тебя».

Это более всего веселило Богну: то, что все, даже не исключая отца, приписывали ей столь большую ценность. Это было смешно. Она ведь хорошо себя знала — по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы знать: она обычная, ничем не выдающаяся, каких по земле ходят тысячи. И если она делала что-то, что в глазах людей считалось хорошим, если в поступках ее усматривали какие-то особенные достоинства, то она никоим образом не могла поставить это себе в заслугу. Заслуги проистекали бы из сражений, из отречений, из устремления воли против природы, а она делала то, что отвечало ее желаниям, жила так, как хотела, выбирала в жизни то, что любила. Не избавлялась она даже от такой дурной черты, как тщеславие. Она без всякой необходимости одевалась слишком красиво и слишком дорого. Не могла отказать себе в удовольствии посплетничать, не было у нее сил, чтобы заставить себя не флиртовать. Это ведь серьезные недостатки, серьезные именно из-за своей незначительности. И был еще один, который она тщетно пыталась обуздать: чувственность. Как же часто она ловила себя на мерзких ее проявлениях! Даже когда читала научные произведения, замечала, что наибольший интерес вызывают у нее те разделы, которые говорят о проблемах плоти. Она стыдилась этого, но и в чувствах к Эваристу эта сторона занимала слишком много места. Уже прикосновение его руки вызывало не сильное, но хорошо знакомое Богне возбуждение.

Чувственность ее развилась поздно, и в этом можно было искать причину того, что она столь чрезмерно усилилась. Богна не считала это преступлением или даже отклонением, но еще до свадьбы, еще до того, как они решили обручиться, они стали принадлежать друг другу. И если она ощущала по этой причине какое-либо неудовольствие, то лишь потому, что ей приходилось сражаться с тем инстинктом, который, несомненно, был в человеческой природе самым низким, почти животным.

Она не любила думать, а вернее, размышлять об этих вещах, поскольку в результате чаще всего случалось нечто противоположное: воспоминания лишь ускоряли ее пульс.

Впрочем, перед свадьбой у нее было слишком много дел. На свидания с Эвом просто не хватало времени. Сложив с себя все обязанности в конторе, она собиралась изменить меблировку в доме.

Они решили, что Эв переедет к ней. Это казалось разумнее всего. Но Богна решила сменить обстановку, оставшуюся после первого мужа, хотя у Эва на этот счет не было никаких возражений. Она не хотела оставлять ту же мебель. И вообще, все помещения следовало обновить. Это желание породило между ними не спор, поскольку она не смогла бы это так назвать, но разницу во мнениях. Когда замена мебели в кабинете уже стала делом решенным, Эварист заявил, что оплатит это из своих сбережений, которые составляли около трех тысяч злотых. Эта сумма удивила Богну. Отложить столько за несколько лет с небольшой зарплаты было почти подвигом. Она все поняла, лишь когда заехала к нему, желая сделать сюрприз. Жил он на Праге [10] Имеется в виду район Варшавы, в те годы довольно бедный. , на маленькой удаленной улочке. Не застав его дома, она осмотрела темную комнату, которую Эв снимал у семьи железнодорожника, на пятом этаже. Железная кровать, кривоногий столик, рукомойник — жестяной, шкаф, подпертый колышком, и два венских кресла. Это показалось бы страшным, если бы не было так трогательно. Он отказывал себе во всем, только бы сэкономить, а теперь, когда возник вопрос об обстановке, без колебаний отдавал все.

В этом даже не было необходимости. Богне хватало собственных денег. Немаленькая зарплата и доходы от Ивановки приносили столько, что она могла и не рассчитывать на его помощь. Но он упрямился — и это тоже хорошо о нем говорило. Спорили они о другом. Эварист хотел будущий свой кабинет обставить современно, но, когда дал себя отговорить, а Богна нашла в антикварном магазине прекрасную бидермейеровскую мебель, он заявил, что это слишком скромно. Уже на следующий день он повел ее в магазин, где показал превосходный ампир. Стоила эта мебель дорого и не подходила к помещениям с низким потолком и небольшими комнатами, но Эварист утверждал, что мебель выглядит представительно, а потом заявил, что просто должен ее иметь.

Она уступила. Ее не убедил тот аргумент, что в скромном помещении старая мебель свидетельствует о зажиточном прошлом владельца. Скорее уступила она из-за воспоминания о его нищей комнате на Праге. Честный парень, который годами ограничивал свои расходы — даже слишком ограничивал — и заставлял себя обитать в таком-то сарае, имел несомненное право на ампирный антиквариат с позолоченной бронзой. Естественно, она ему этого не сказала. Утаила от него и то, что заглядывала к нему, допуская, что это его расстроило бы.

— Не ты ли, милая, нанесла мне визит вчера? — спросил он, а когда она, не раздумывая, возразила, он вздохнул с видимым облегчением: — Мне дома говорили, что приходила какая-то элегантная госпожа.

— Да? Эв… Я ревную! — пошутила она.

— Но я тебе клянусь, что понятия не имею, кто это был.

— Однако она знала твой адрес. Берегись! Принимаешь у себя элегантных женщин, а я этого не люблю, чудный ты мой парень.

Она смеялась и не обижалась за то, что он стесняется своей комнаты. Это свидетельствовало о его эстетическом чувстве, а прежде всего о том, что там-то он точно не принимал женщин. Он и вообще не был испорчен, чтобы не сказать «неопытен», но это лишь добавляло ему привлекательности. В комплиментах его не было изысканности, в его нежностях она чувствовала определенную жестковатость и отсутствие высокомерия. Казалось, он до сих пор сомневался в своих шансах. Эта робость, прикрытая тонким слоем притворной дерзости, весьма привлекала Богну.