Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

Для разметки стены приглашён был из глубины квартиры Александр. В кургузом своём спортивном костюме, серьёзный, надутый, он принёс чертёж в полватманского листа. У него всё уже было размерено и начерчено, оставалось лишь нанести мелом контур будущей кладки к примерно наметить, где пройдут водопроводные трубы. Проект был хорош, особенно понравилось Сергею то, что Александр "привязал" кухонный гарнитур к имеющейся разводке горячей и холодной воды, так что никаких особых слесарных и сварочных работ не предстояло. Александр тотчас, как только закончили разметку, ушёл.

Сергей сбегал на стройку. За рамами лесов нашёл старую детскую ванночку, захватил и ведро для воды. Вернулся полный нетерпения скорей-скорей взяться за работу. Быстро, вприпрыжку перетаскал из маленькой комнаты на кухню мешки с песком и цементом, пачек десять плитки. Привычной рукой, на глазок сыпанул в ванночку песку, потрусил цемента, ещё прибавил, ещё. Коротким мастерком перемешал, взрыхлил смесь, пальцами размял комки, вылил ведро воды, плеснул ещё, сколько рука отмерила. Тщательно, бережно, неторопливо начал первый замес.

Возле него то и дело кто-нибудь проходил: то Александр, то Павлик, то Христина Афанасьевна — таскали в прихожую увязанные пачки старых газет, журналов, черновиков. Павлик каждый раз останавливался за спиной Сергея или сбоку и молча сопел, глядя, что делает Сергей.

Закончив замес, Сергей напористо, одним натиском отбил молотком штукатурку по намеченному контуру стены, вколотил дюбель с отвесом и сел покурить перед началом работы.

Перекур этот перед первым рядом тоже пришёл не сразу. Чего, казалось бы, ещё: разметил, сел, сигарету в зубы и — пошла, родимая! Нет, есть тут маленькая, но тоже очень многозначительная хитрость. Вот сидишь ты в сторонке, покуриваешь и вроде бы ничего не делаешь, даже не шевелишься, а глаз тем временем вверх-вниз, туда-сюда, как бы рисует, планирует будущую кладку: во-о-он та щель между кирпичами — останется слева, сантиметра на два от края будущей кладки, а вот это место, где выбоина, тут как раз и пройдёт нижняя кромка, замазать выбоину придётся, потолще раствору положить… Вот так посидишь, выкуришь сигарету, а глаз ужо разметил, запомнил, как и что, свыкся с местом. Со стороны поглядеть — сидит мужик и курит, шабашничает, а на самом деле тут, может, и свершается самая главная работа: настройка глаза!

Тут — как и со стенкой: первый ряд уложишь точно, но бечёвке и по отвесу, так и пойдёт, ровно, гладко, красимо, а если поспешишь, спортачишь, её и начнёт вести, кособочить, так до неба и не выведешь ровизну. Поначалу, когда не знал этого, частенько выходили у него "дунайские волны". Ботвин морщился, ворчал: дескать, где же твой глаз, рабочий класс? Кладку, конечно, принимал, куда денется, но Сергею не то чтобы стыдно бывало, а как-то заедало его: что ж, неужели не сможет "стрелкой", как другие каменщики, тот же Кузичев, например? Потом, через много дней сообразил, в чём секрет, и про себя сочинил такое правило: первый ряд — как на парад. Старик тоже знал, что почём, но только словами не мог выразить. А он словами выразил, значит, кое-что да смыслит, не пустой котелок. Когда сказал ему про первый ряд, он: ага, ага, а как же! "Ага, ага", а что же молчал? Так вроде, говорит, само собой ясно. Само собой!

Первый ряд — как на парад! Сразу не задашь глазу точную вертикаль и толщину подмазки — запляшут плитки вкривь и вкось, покатится шов, как по ухабам. Глаз, рука, выдержка. Тут, для работы с плиткой, не всякий характер гож: если каменщик заполошный, торопыга, у него и кладка такая же выйдет: ребристая, неровная, лихоплясная, как у Мартынюка, а если выдержанный, основательный, вроде Кузичева, то и кладочка идёт как зеркало, шовчики струнами, как в Зимнем! Есть там камины, выложены изразцовой плиткой…

Он потушил окурок, аккуратно положил в угол. Ну что ж, начнём? Натянул резиновые перчатки, вынул из пачки первую плитку, покрутил так-сяк — наплывов нет, и кромки чистые, хороший признак. Окунул плитку в ведро с водой, зацепил из ванночки густого тяжёлого раствора, размазал пальцами, подержал плитку на весу и — хоп! — к стене её, у самого пола. Взял вторую, окунул в воду — раз! Зацепил раствору, размазал — два! Приляпал над первой — три! Придавил, пристукнул костяшками пальцев — четыре! И пошла, пошла плитка за плиткой, полез вверх первый вертикальный ряд. На третьей вертикали возник опять, как и днём на стене, этот внутренний размеренный счёт: раз — два — три — четыре. Пошла глухая кладка…

Главное в жизни — уметь как следует делать какое-нибудь дело, быть мастером. Вот он, Сергей Метёлкин, как ему кажется, может показать класс вкладке кирпича и плитки. Неважно, кем он станет в будущем — прорабом, начальником повыше или пойдёт в науку, а каменщиком он останется на веки вечные, потому что это как раз такое дело, где воедино сливаются его знания, умение и чутьё. Тут он тоже в своём роде если не доктор, то кандидат, уж точно. Кладёт, можно сказать, по науке: первый ряд, как на парад, счёт "раз — два — три — четыре, из экономии дыхания и силы рук, настройка глаза перед началом работы. Наверняка ещё что-нибудь найдётся, если специально покопаться, пошевелить мозгами. Только зачем? Что, статью он будет писать? Или инструкцию для начинающих? Тут если нет желания, предрасположения к совершенствованию, если нет страсти сделать то, что делаешь, как можно лучше, — для себя как можно лучше! — если нет всего этого, то никакие инструкции, никакие наставники и учителя не помогут. Сколько ещё таких, которым лишь бы максимум выгнать, — работа для них не удовольствие, а только касса, где дважды в месяц можно заправиться наличными. А некоторым и максимума не надо — средним довольствуются во всём: и в заработке, и в интересах, и в правах.

У него же, у Сергея Метёлкина, работа в крови, потому что всю жизнь в работе. Работать для него, как пить-есть. Дня, наверное, не сыщется, чтобы не было в его жизни какой-нибудь работы. В деревне, бывало, зимами ставные сети плёл с отцом, кожи выделывали, поплавки точили из сосновой коры. Летом — рыбалка, не любительская, с удочками, в своё удовольствие, а в до кровавых мозолей, особенно, когда захватывал низовик на Кравотынском плёсе и приходилось выгребать по волне в спасительные бухточки до Кошелева острова. С пчёлами возни тоже хватало: то отсадка, то подкормка, откачка мёда. Сенокос — тоже не без него. Осенью ягоды пошли, грибы — мать не управляется, гонит в лес, заготавливать на зиму. Если бы не один он был у неё, тогда другое дело, а то никого больше, ни братьев, ни сестёр, вот мать и понужала его и в хвост и в гриву. Даже в праздники не удавалось поспать в своё удовольствие — чуть забрезжит, мать уже на ногах, уже кричит на всю избу: "Серёжка, вставай-ко, сыпок, а то пристанет лежебок". Отец мягкий, спокойный, а мать шебутная. Бывало, ночью подхватится и айда блины печь. Отец ворчит за занавеской, Карьер в сенях скребётся, повизгивает, дух блинный чует, думает, хозяин в лес собирается. А она выгонит горку блинов, поест, успокоится и снова спать. Он и в армию-то с охотой пошёл от такой домашней жизни. Хоть и сам, когда заведётся, такой же моторный, как и мать, а не любил, когда она прыть свою проявляла, — корёжило его от её характера.