Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

А в армии — тоже: два года как с заведённым движком с утра до ночи, чётко, строго, "регламентировано", как любил повторять помкомвзвода лейтенант Зубарев, "Это вам не тьму какая-нибудь таракань, — говаривал он. — Это — Ленинград! Тут всё должно быть регламентировано". Регламентировано, расписано, рассчитано до последней минуты, заполнено службой, занятиями и работой, а всё же просочилась сквозь все строгости и распорядки нормальная человеческая жизнь — Надюха. Может, потому и получилось с ней так быстро и всерьёз, что была она простая, весёлая, открытая, своя в доску, как будто из родной деревни Турской.

А как познакомились? Он дневалил по казарме, а она как раз против их окон на лесах работала, фасад затирала. Денёк был жаркий, июль — окна настежь. Девчата перекрикиваются, смеются, поют. Солдат, известное дело, на девичий голосок — как пчела на цветок. Сергей, как засёк её, так уже и не отходил далеко от окна: покрутится возле входа, у тумбочки с телефоном, всё тихомирно, и — опять туда, поближе к ней. Но и правда, хороша была Надюха в новой, подогнанной по фигуре спецовке и брюках из синего полотна. На голове косынка, хвостики под подбородком, лицо смуглое, загорелое, как бы в овале, как у деревенской матрёшки. Губы сочные, пухлые; когда улыбается, рот — полумесяцем, концами кверху. Нос чуть вздёрнут, в щедрых веснушках, словно посыпанный слюдяной крошкой. Глаза голубые, мягкие, веки подведены синью, но не очень, чуть-чуть, отчего голубизна ещё яснее, ещё глубже. Работает, сама себе напевает: "Во поле берёзонька стояла". И улыбается сама себе. Его заметила, насторожилась, но разглядела — заблестели, залучились глаза, фыркнула, повернулась алой, нагретой солнцем щекой. Он стоит подбоченясь, на неё смотрит в сто глаз, и она на него поглядывает всё с большим и большим интересом.

А посмотреть ей тоже было на что. Он вообще аккуратный, а тут, по случаю дежурства, был как с иголочки: куртка, брюки отглажены, значки, пуговицы, бляха надраены зубным порошком до солнечного сияния, погончики на латунных планках как штампованные, ремень затянут — рёбра выпирают. На поясе штык в чехле. Пилотка лихо сдвинута на правую бровь, слева вихор.

Увидел, как она постреливает глазками, прыскает в ладошку, походил туда-сюда по казарме между койками, показал себя и вдруг махом выпрыгнул через окно на леса. Она так и ахнула: дескать, разве ж можно так пугать? Он глянул на стенку, будто проверяющий, и: "Ну что у вас? Какие трудности?" Она смеётся, головой покачивает, удивлена его прыткостью. "Как зовут? Василиса Прекрасная?" Опять смех. "Будем знакомы. Сергей". Думал, сробеет, не даст руку — нет, дала, смутилась, покраснела, но пожала крепко и назвалась: "Надя". И что поразило: какая-то ясность в ней, чистота, добрая, доверчивая душа. "Очень быстро работаешь, Надюша". — "Как так?" — не поняла, но смеётся. "Стенка фасадная, отделывать надо особенно, не спеша". — "Я так и стараюсь". — "Быстро стараешься". — "Ну, правильно, нас так и учили". — "Чем быстрее будешь стараться, тем быстрее кончишь и уйдёшь". — "Конечно, на другой этаж перейду". — "Ну вот, видишь, какая грустная история, ты перейдёшь, а я останусь…" Опять смеётся. Что бы ни сказал, ей всё смешно. "А слушай, Надюша, давай так: ты замазываешь, а я буду отковыривать. Дотянем до конца службы. Меньше года осталось". — "Ишь ты, хитренький какой! Вытурят за такую работу". — "Чудачка, кто тебя тронет — я же на посту!" — "Ах да, этого я не учла". Он взял её руку, склонился над ладонью. "Ну, девочка, чудеса! Руки у нас одинаковые!" — "Ой, правда?" — Бросила полутерку, голова к голове, принялись разглядывать ладони. Да, были у них кое-какие общие линии. "Всё, Надежда, шутки в сторону, тут нарисована наша судьба. Нам надо дружить, вместе ходить". — "Ты думаешь?" — "Железно!" — "Ой, как интересно!" — "Ты давай-ка не ойкай, а запомни: в это воскресенье, в одиннадцать ноль-ноль у Исаакиевского собора".

Она пришла, и не в одиннадцать ноль-ноль, а даже раньше. Где они бродили в тот день, о чём говорили, что делали, затерялось в памяти; запомнилось одно: как он налетел на патруль и подтянутый лейтенант, витринный красавчик, проверив по удостоверению право на значки, заставил из шести снять четыре чужих, надетых для красы, и сунул их себе в карман. "Раздел" в присутствии Надюхи. Думал, воспитывает солдата. Едва отошли от патруля, Надюха, огорчённая, расстроенная, взяла под руку, сказала: "Дурак этот лейтенант, такие красивые значки отобрал. А ты пожалуйся генералу. Есть у вас добрый генерал?"

Вот это и запомнилось от первого свидания. А сколько их потом было!

Дальше — больше, началось какое-то сумасшествие: самоволки, побеги через забор, по чердакам в спортивном костюме, цирковые трюки с попаданием обратно в казарму, хитрость, храбрость, отчаянность, лишь бы увидеться хоть мельком.

Надюхе тоже круто приходилось. Отец строгий, на слово суровый, не позволял гулять допоздна. Чего уж только она не придумывала: и дежурства в дружине, и сверхурочные работы, и какие-то собрания в комсомольском штабе. Но как ни прятались, пришлось раскрыться. Надя устала, да и ему тоже нелегко было: перебрал всю норму нарядов вне очереди, в конце концов вызвал его замполит, побеседовал по-отечески и пригрозил, что напишет родителям. А кому интересно, чтобы на него прикатила такая "телега". Пришлось стиснуть сердце в кулак, видеться только по воскресеньям, и то, если давали увольнительную, но, правда, после беседы с замполитом никаких задержек с увольнительными не стало: поняли, что дело серьёзное, не рядовой флирт — любовь!

Ну и родители поняли, тоже перестали зажимать, куда денешься, коли родная дочь по парню слезами исходит — вызнали у неё тайну, к себе его пригласили. Так и попал он к ним впервые в дом. И ничего, нашли и общий язык, и взаимопонимание, и даже понравились друг другу.

Отец её Кондратий Васильевич выставил ради знакомства бутылку "экстры". Мать Ольга Трофимовна закатила обед, как на праздник: вареньями разными, пирожными, конфетами угощала. После обеда Кондратий Васильевич отослал женщин "погулять", а сам прямо, без околичностей, с твёрдостью, понравившейся Сергею, завёл разговоры про жизненные планы молодёжи. И когда услышал такой же прямой и ясный ответ, сказал, что даст на первое время, после выхода Сергея с армейской службы, одну из двух имеющихся комнат — временно, потому что у Нади есть младшая сестрёнка Люба, которая растёт и которой нужна будет площадь. Сергей сказал, что не намерен сидеть на шее у родителей, а будет работать и через работу добиваться собственной квартиры. Кондратий Васильевич, одобряя его, похлопал по плечу и сказал "молодец". Сергей тогда воспарил от такой сдержанной похвалы, как будто его похвалил сам министр обороны.