Анатолий Клещенко - Это случилось в тайге [сборник повестей]

— Яков Иваныч, как ты это, а?

Канюков по голосу узнал старшину Леменчука и, принимая соболезнование за осуждение, не сомневаясь уже, что Валька успел все рассказать, буркнул:

— Да так… вышло. — И потому что скрывать было бы теперь смешно, сказал с горькой иронией над собой. — Повезло, в общем. Он же меня и узувечил вдобавок.

— Он? — глазами показал на Вальку старшина.

Канюков приподнялся на локтях и, проглотив слюну, сказал:

— Нет. Лось же…

— Бурмакин опять сохача завалил? Си-лен па-рень! — вроде даже обрадовался догадке старшина, не утруждая себя размышлениями о том, как мог убитый Валькой лось изувечить кого-то.

Канюков недоумевающе посмотрел на милиционера, потом — уже совсем по-другому, что-то напряженно обдумывая, — на Вальку.

А Валька весело усмехнулся и, поправляя висящее на плече ружье, спросил то ли Канюкова, то ли Леменчука:

— Так что же, врачу надо звонить? Или везти в больницу?

Леменчук переступил с ноги на ногу, а Канюков неожиданно заговорил жестким, всегдашним канюковским голосом:

— Ладно, не твоя забота. Ты, — кивнул он старшине, — ружье у него забери. И патронташ тоже. Как вещественные доказательства.

Валька продолжал было улыбаться. Но вот глаза его посерьезнели, стали растерянными, и только губы все еще не то улыбались, не то кривились.

— Ты… что? — недоверчиво, споткнувшись на двух коротких словах, спросил он. — Всерьез?

— Показания будешь давать потому властно, одним углом рта, сказал Канюков. — Следствие установит, чья пуля в звере.

Парень молчал. Потом жалкая улыбка на его губах превратилась в злую и презрительную усмешку, глаза стали узкими, мутными, как у готовящегося к прыжку зверя. Но — не прыгнул, хотя Канюков на момент сжался, ожидая этого.

— Ловко! — с какой-то неестественной веселостью выдохнул он наконец, запаленно схватил ртом воздух и, передав старшине двустволку, начал медленно отстегивать патронташ.

Старший конюх подсобного хозяйства при комбинате — подхоза, как называли в поселке, — Александр Егорович Заеланный {1} 1 Это не опечатка — такая фамилия (прим. книгодела) вышел из дому вовсе не для того, чтобы чесать язык с бабами. Вышел наколоть дров, потому что жене подходило время топить печь, а дров он обещал наколоть с вечера, да запамятовал. И надо же было черту в этакую рань вынести на крыльцо Пелагею Бурмакину, поди ж ты!

— Ране-енько ты нынче за работу принимаешься, сосед! — пропела она и только после того спохватилась. — Здравствуйте вам, Александр Егорыч! Бог помочь!

— Спасибо, — ответил он, хотя в бога не верил давным-давно.

— Дрова колешь хозяйке? — спросила Пелагея.

— Капусту рублю, — последовал неожиданный ответ.

Пелагея захихикала:

— И всё-то вы, мужики, над бабами изгаляетесь. Нет чтобы честь честью ответить женщине.

— Сын-от в тайге? — поинтересовался Заеланный, главным образом для того, чтобы перевести разговор.

— В тайге, дядя Саша. Там.

— Опять этого… браконьерствует? Мало денег переплатил?

— Сказал, что за глухарями. Тока какие-то искать.

— Бить его некому, — свел к переносице густые брови Заеланный. — А ты куда собралась? До ветру, что ли?

— Тьфу, бесстыжий! Воскресенье сегодня, на базар. В райпе-то одна консерва из овощей, мало что нас к Крайнему Северу по снабжению отнесли.

— Грамотная! — усмехнулся в прокуренные усы старик.

— Да уж грамотная!

— А в численник смотришь? Или нет?

— Чего я в нем не видала, в численнике?

— Того, что месяц нынче какой? Апрель? Вот и посчитай, сколько времени свежего подвозу нет. Навигация в сентябре закрылась, звон когда!

Заеланный надул щеки и с силой выдохнул воздух, так что ржавые усы его зашевелились. Собрался сказать еще что-то, но только безнадежно махнул рукой, буркнув:

— Была бы ты поумнее…

— Мне моего ума хватит. Твоего не пойду занимать, не бойся.

Он добродушно рассмеялся:

— Ох, Пелагея Васильевна, Пелагея Васильевна! Моего ума мне и самому не хватает, верно тебе говорю. Я все больше на совесть стараюсь надеяться.

У соседей звякнула щеколда, и Валька Бурмакин, в расхристанной телогрейке, с тощим рюкзаком на одном плече, остановился в калитке, загораживая широкими плечами улицу. Обшитые камусом, лыжи полетели в угол тесного дворика.

— На совесть? — громко и язвительно переспросил он. — Эх ты, хрен старый! Там, где совесть была, знаешь что выросло?

Не стесняясь матери, он бросил неприличное слово.

— Ва-аль! — ахнула та.

— Родительницу бы хоть постыдился! — гневно упрекнул Заеланный.

Валька резанул его синеватыми белками остро прищуренных глаз:

— Стыд, дядя Саша, сняли с вооружения. Понял?

Отодвинув плечом мать, он прошел в дом.

— Видала молодежь? — спросил старик Пелагею.

Та, думая о своем, обеспокоенно развела руками:

— И без ружья, и мешок вовсе пустой…

Заеланный молча вздохнул и, выбрав чурку посолиднее, так трахнул колуном, что развалил с первого же удара.

Когда он с охапкой поленьев, терпко пахнущих сосновой смолой, показался в кухне, жена встретила воркотней:

— За смертью тебя посылать, больше ни за чем. Ходишь, ровно сырой какой-то.

Дрова загромыхали о железо подтопочного листа. Обычно медлительный, рыжий кот стремглав метнулся из кухни.

— Ладно положить не можешь? Все швырком надо?

— Брось, — устало отмахнулся Александр Егорович. — Отстань. Без тебя тошно, мать.

— С чего опять затошнило?

— С молодежи. Валька сейчас домой заявился. Ни стыда, ни совести не стало у парня.

— А было?

Он только плечами пожал.

— Говорит, что заместо совести… в общем, поговорка такая есть. А стыд, мол, с вооружения сняли. Ненужен, значит. Да еще при матке своей загнул такое… Уши вянут! Свой бы такое сказал, оглоблю бы, кажись, изломал на нем.

— Своего лучше не поминай. Не сравнивай.

— Золотая была головушка… Воевал, в танке сгорел, а вот живые… За живых другой раз самому впору сгореть. Со стыда. Который… этого… с вооружения сняли.

Старик помолчал, сворачивая воронкой треугольный клочок газеты для козьей ножки. Насыпав махорку и аккуратно подогнув края, медля прикуривать, сказал:

— Вроде на глазах без портков еще бегал. Парень как парень. И вот поди ж ты…

— Дался тебе этот Валька!

— Нет, ты пойми, как он это сказал. Не то чтобы вгорячах или в шутку. Сознательно сказал. Это что же выходит такое, а, мать?

— Ну, поехал теперь!

— Да ты погоди, тут вопрос серьезный. Ведь ежели человек без совести и без стыда жить намерен, какая у него жизнь получится? Волчья получится жизнь, А я еще, — верно, что хрен старый, — когда в прошлом году его судили, к судье Виктору Авдеевичу на поклон ходил. Доказывал, что хороший парень.