Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Товар!

Ларочка едва отвоевала себе полки с томиками поэтов.

Алик Пустовойт, Кузен, таясь в перелеске, высматривал машину Полоха. Березы и клены вперемежку сбегали по склонам холма; старые деревья возвышались на гребне, молодняк терялся среди кустарника.

Мальчишками они играли здесь в партизан, жгли костры, отбивали атаку.

Потом приходили смолить сигареты, гуляли с девчонками; тогда не было еще трассы, кемпинга, бензозаправки, было деревенское житье-бытье, девчата были девчатами, а не козлихами или чувихами, держали себя строго, в меру побаловав, отбивались кулаками от слишком ретивых. Плели веночки, связывали из желудей намисто, пели песни про Грыця и Марусю. Хороводила Симка Чередуха. Домой являлись деловитые, с грибами, ягодами, покорно держали ответ перед строгими матерями, которые в свое время также гуляли на тех же полянках, в той же роще, однако делали вид, что ничего подобного не было.

Вспоминал о затерявшемся здесь детстве Алик Пусто-войт? Не вспоминал? Жил он без прошлого, по своему неписаному закону — не оглядывайся! Следком за дружками, в гулянках, в погоне за минуточками, благами, рубчиками-бабками, не замечая, что блага оседают в карманах и тайничках Авдотьи Даниловны и Полоха, а ему достаются объедки, грошовая возня и небо в клеточку.

Полох! Благоговел перед ним Алька и опасался его. Недаром в поселке, по-уличному, прозвали Полоха Секачом — вроде секира, а вроде и зверь лютый…

Времени прошло на три сигареты — к бензозаправке подкатила серая «Волга» с обезьянкой на ветровом стекле. Алик швырнул окурок в траву, раздавил каблуком, растер — не потому, что опасался пожара, а по укоренившейся привычке не оставлять лишних следов. Ускоряя шаг, направился к повороту, выбрал местечко так, чтобы видна была бензозаправка и не видели его, и когда отчалила «Волга», вышел на трассу, проголосовал, не вскинув руку, а указал на обочину, дескать, прикипай на месте, дело есть.

Не успевшая набрать скорость машина мягко притормозила, водитель высунулся, приоткрыв дверцу:

— Алька!

— Он самый, дядя Эдуард! Отодвиньтесь мало-мало, подсяду до вас. — Не беспокойтесь, Эдуард Гаврилович: законно отзвонил срок.

Кузен влез в машину, с приятностью откинулся на спинку, пробуя упругость сиденья. Полох, грузный, по-барски осанистый, уверенно положив руку на баранку, смотрел прямо перед собой, говорил с Кузеном, словно с козявкой, которая, однако, может и укусить. Машина набирала скорость, и это, видимо, беспокоило Алика, не входило в его планы; он заерзал, прилип глазами к спидометру, попросил сбавить газ, поскольку у него от скорости путаются мысли, а разговор предстоит стоящий.

По-прежнему глядя перед собой, Полох процедил безразлично:

— Помнится, тебе совет был даден провалиться, затихнуть и не мозолить глаза.

— Был такой совет, дядя Эдя, однако жизнь свое требует; да к тому же многое поменялось, деловая обстановка пошла, я у Авдотьи Даниловны под рукой.

— Мальчик куда пошлют?

— А это с которой стороны посмотреть, может, мальчик, а может, хозяин. Такие дела, Эдуард Гаврилович.

— Ну, что ж, рад за тебя, хозяин. Пора, давно пора, сколько можно в пацанах ходить?

— Я того же мнения, Эдуард Гаврилович. Так уж подошло, обстоятельства требуют неотложные вопросы решать. Потому и заскочил к вам в машину. — Пустовойт глянул на дорогу. — Давайте свернем в рощу, Эдуард Гаврилович, там местечко имеется подходящее для серьезного разговора.

— А ты шутник, парень, — покосился на Пустовойта Полох. — Ты всегда был шутником?

— Причем тут шутки, Эдуард Гаврилович, даже странно слышать. Какие могут быть шутки, когда Авдотья Даниловна горит, а может, уже и погорела!

— Ты что! — «Волгу» чуть не занесло на повороте.

— Ой-ой… — качнулся Алька, что есть силы прижался к сиденью. — Я ж не на ремнях, что вы крутите… Говорил же вам, сбавьте скорость..!

Машина пошла ровнее, замедляя ход.

— Давайте, сворачивайте в рощу. Разговор на скоростях не получится, Эдуард Гаврилович. — Это уже не была просьба, голос Альки Пустовойта утратил вкрадчивость.

«Наглец», — подумал Эдуард Гаврилович, однако крутнул баранку, машина запрыгала по размытым колеям проселочной дороги, рыжая обезьянка, подмигивая, завертелась на ветровом стекле.

— Что там с Авдотьей? — не глядя на Пустовойта, процедил Полох.

— Дело подсудное, Эдуард Гаврилович, на полный срок, — Алька назвал статью с присушен осведомленностью. — Это уж точно, если не выручим полезную женщину… Сюда, на полянку сворачивайте, Эдуард Гаврилович, надежное местечко, мы тут пацанами хазовку содержали.

— Ну, ты, — брезгливо поморщился Полох.

— А что? Ничего особого. Пахан при складе работал, естественно, пользовался; а мы от него пользу имели, у каждого свой интерес.

Вспомнилось-таки Алику детство!

Он еще о чем-то говорил, на него всегда нападала говорливость перед началом рискового дела, сыпал незначащими словами, прикрывая блудливые мысли, руки его при этом беспокойно шевелились, как всегда, тянулись к вещам, не принадлежащим ему, скользнули к баранке, к управлению, но тотчас упали на колонн.

— Что с Авдотьей? — переспросил Эдуард Гаврилович, не снимая руки с баранки, хотя уже заглушил мотор.

Пустовойт мигом отметил его встревоженность, посчитал своим козырем; медлил, подбирая нужные слова, как бы покрепче поддеть на крючок троюродного дядюшку.

— Хороша полянка! — оглядывался он по сторонам, расхваливал на все лады тишь и благодать перелеска. — Рай небесный.

— Что с Авдотьей? — грузно повернулся к Альке Полох.

— Выйдем из машины, Эдуард Гаврилович, на свежем воздухе веселей думается. — Пустовойт выскочил из машины, медлил с ответом, ожидая, пока Эдуард Гаврилович выберется на полянку.

— Это как понять — Авдотья прислала тебя? — терял терпение Полох.

— Можно и так сказать. Но я и сам понимаю наш общий интерес, Эдуард Гаврилович. У Авдотьи Даниловны запарка крупная, а слух имеется на ревизию из центра, без никаких. Газетчики науськали.

— Толком говори, что резину тянешь. — Полох возвышался еще над Пустовойтом, но что-то дрогнуло в нем, осанка нарушилась, голос сорвался. Кузен это мигом подметил.

— Сейчас, сейчас, дядя Эдик, минуточку, полностью доложу со всякими подробностями. Я уж думал-передумал, и так, и этак, и должен вам сказать, один только выход имеется, один-единственный. Просто, можно сказать, фарт подвернулся, само в руки идет.

Алька принялся обстоятельно излагать свой план, умолчав о том, что договорился уже с Чередухой насчет фартовой платформы, завернувшей случайно на базу к Таранкину.

— Я что подумал, Эдуард Гаврилович, я не только про Авдотью Даниловну, я про вас подумал, побеспокоился. Столько лет совместно находились, дела общие… А вдруг с ней того, чего-нибудь. Авдотья Даниловна женщина хлюпкая, впечатлительная, язык распустит, будь здоров. Я и подумал, если у вас общее было…