Николай Сказбуш - Поселок на трассе

Пантюшкин спустился в низину, умылся из ручья, стараясь освежиться, оттирал грязь со штанов и пиджака, чтобы выйти на дорогу в приличном виде; перехватить бы такси, шепнуть шоферу, дескать, спешу в отделение к гражданину начальнику по весьма важному делу — сразу, с первого шага заиметь свидетеля о добровольности…

— Нацелились куда-то, папаня? — послышался негромкий окрик за его спиной. — Нацелились, или я ошибся? — зэковец, толкнувший Пантюшкина на побег, стал на дороге.

— Что за вид, папаша, стыдно смотреть: вас черти в болоте мочили?

— Демьяша? Ты?

— Само собой, папаня, следком, слетком за вами, совместно до конца.

Зэковец подозрительно целился на Пантюшкина:

— Как же это понять, папаня? Я считал — у вас с товарищем Полохом обещанный полезный разговор.

Пантюшкин что-то бормотал невнятное, потом не мог вспомнить, что говорил.

— Сдрейфил, Пантюха, сдрейфил! Увидел тебя в бурьянах — сразу понял, что сдрейфил.

— Да нет, Демьяша, я разве что, мое обещание крепкое, я, это самое, как обещался…

— Эх, Пантюха, Пантюха!.. Однако не станем напрасно терять минуточки… Вместе пойдем, сунемся к товарищу Полоху, вместе веселее. Вот сейчас переобуюсь и пойдем.

Демьяша устроился на пенечке, разулся, разминал ступню и пальцы, расправлял пестрые носочки;

— Подкинула мне чертова баба туфля. На вид ничего, подходящие, а мозоли надавили, отвык от фасонных моделей. Кряхтя, натянул туфли. — Перекурим, Пантюха, пли посля? Давай посля, сперва заделаем Полоха. — Не вставая с пенечка, смотрел на дол и сады за долом. Понад яром пойдем, перелесочком, — поднялся наконец Демьяша, — дорога спокойная, до края мною проверена.

Но спокойной дорогой уйти не удалось — Пантюшкин вдруг шарахнулся, потащил Демьяшу за собой в заросли.

— Ты что, Пантюха? — пытался удержать его Демьян, но Пантюшкин отходил все дальше, пугливо оглядываясь. Прямо на них шел молодой человек, по виду — из приезжих отдыхающих, в легкой цветастой рубахе, хлопчатобумажных брюках под ремешок — идет, мечтает, не видит, не слышит.

— Он! — бормотал Пантюшкин, оттаскивая Демьяна в рощу. — Это он, я его сразу признал, Стреляный, я говорил тебе, который на нас с Полохом в ганделике наскочил.

— Что ж это получается, Пантюха? Почему он здесь, на следу, оказался? Чего натворил, Пантюха! Шатался зазря по поселку, повел за собой!

— Нет, нет, не было его, никого не было, никого не вел. Он сам по себе. Проспект тут за трассой, каждый-всякий этой дорогой пользуется.

— Сам по себе, заверяешь… Ну, если сам по себе… Демьян не договорил — на трассу вырвалась серая «Волга», едва не врезалась в самосвал, притормозила, попятилась назад, рыжая, пружинистая обезьянка запрыгала, завертелась на ветровом стекле.

— Его машина, — воскликнул Пантюшкин, — Полоха машина, Полох газует с поселка… — Слабая надежда скользнула в голосе Пантюшкина — отодвигалась беда на часок, а то и более, а вдруг Демьян отступится, поймет, как скрутилось узлом, не разрубить…

— Ничего, папаня, машина свой гараж знает, никуда не денется. И мы свое знаем — подсказана мне квартирка надежная, приличная, переспим, помоемся, поброимся!

Лара очнулась, потому что произнесли ее имя. В комнате никого не было; говорили внизу, в спальне, говорили тихо, ничего нельзя было разобрать, да она и не прислушивалась. Спрятала томик под подушку, долго плескалась над умывальником, скрытым раздвижной дверцей, закрыла дверцу зеркальную, погляделась в зеркало: кто красивей, кто милей…

Зеркало ответило:

— Любка. Любка Крутояр, Любочка…

Ясно — Любочка, а не Любка, Люба ж не виновата, что в жизни так получается. Лара принялась перебирать платья, что одеть к обеду, домашнее или не домашнее, обед с гостями, без гостей? Упоминалось, кто-то будет. Кто? Внизу, в спальне, заговорили неспокойно, голос Пахома Пахомыча стал нетерпеливым, черствым. Это удивило Лару — Пахом Пахомыч был человеком сдержанным, уравновешенным, уважительным, как все уверенные в себе люди.

— Ты, Эльза, гипертоническая женщина. Непременно с повышенными нервами.

— Зачем ты его пригласил? Чужой, неизвестный человек. Ты удивительно неразборчив, кого угодно, лишь бы четвертым, — повысила голос Эльза Захаровна. — Зачем позвал? Я же говорила, что мне неприятно.

— Зачем, зачем… Не мог я, пригласив Никиту, обойти его товарища. Вполне приличный молодой человек.

— Не мог обойти! Ты со всеми обходительный… Кроме меня.

Голос Эльзы Захаровны дрогнул, и этот болезненно дрогнувший голос заставил Лару прислушаться.

— Ты никогда ни в чем со мной не считаешься!

— Не пойму, что с тобой? Переполох по всякому поводу! Ну, присылали его по делу… Ну, «чепэ». Так что? У каждого своя работа.

— Мне неприятно, понимаешь, неспокойно… Господи, может человеку быть что-то не по душе, нежелательно?

Вскоре снизу донеслось:

— Пожалуйте, пожалуйте, давно ждем, очень рады.

Ларочке стало не по себе. Выйти к гостям? Не выходить? Кто этот гость, которого привел Никита Георгиевич? Почему мама расстроилась?

Она сбросила старое платье, стала примерять обновку перед зеркалом.

— Пожалуйте, пожалуйте, Никита Георгиевич… — приглашал Пахом Пахомыч. — Да что я с официальностями, разрешите по-соседски, Никита, или, как дед ваш говорил, Микитушка. Пожалуйте… А дружок ваш?..

— Анатолий, — представил Никита товарища. — Да вы уже встречались.

— Как же, помню, очень помню, очень рад, прошу… Пока сё да то, всякие скромные приготовления, пройдемся по аллейкам садика, похвастаю насаждениями, лично выращивал. Думаю, и Анатолию любопытно будет ознакомиться, что способно произрастать на здешней земле.

Лара выглянула в сад — Анатолий любовался розовым кустом, которому еще только предстояло цвести.

«Очень милый старик! — подумала об Анатолии Ларочка. — Почему же мама расстроилась?»

Она мигом оценила достоинства нежданного гостя: стройный, спортивный. Не иначе — баскетболист или теннисист. Нацепила клипсы, сбежала вниз. Эльза Захаровна доставала из холодильника закуски. Держалась она спокойно, заметно оживилась, взгляд стал ласковым.

Наспех перекусив, гости отправились с хозяином осматривать дом и пристройки; Эльза Захаровна ушла переодеваться к вечеру.

Анатолий задержался у шкафа с книгами.

— Это библиотечка моего отца, — открыла дверцу шкафа Лара.

— Пахом Пахомыч собирает книги?

— Это библиотечка моего родного отца. Тут поэзия. Вы любите поэзию?

— Да, конечно.

Хозяин угощал марочным, сам же предпочитал напитки собственного приготовления — фабричные этикетки вызывали у него представление о чем-то конвейерном, сложном производственном процессе, хотелось простенького, от соков своей земли.