Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Вот и сейчас видит она, что к дому Атабек-аги направил своего ишачка Овез-ага. «От Керима вести… давненько не было», — сообразила она, и сердце ее затрепыхалось пойманным воробьем: до того захотелось узнать, о чем же пишет Керим.

Как и всегда, старик ехал с опущенной головой, и потому тревожным ожиданием были пронизаны напряженные фигуры Атабек-аги и Акгуль. Но старый почтальон улыбнулся, показал треугольник письма — и они повеселели, вести не должны быть плохими, если Овез-ага улыбается.

— Все ли у тебя в порядке, ровесник? — вежливо осведомился Атабек-ага, хотя по обычаю спрашивать первым должен младший по возрасту, но при чем тут такая мелочь, если вести от Керима добрые. — Здоров ли ты?

Почтальон ответил, что все в порядке. На приглашение войти в дом, выпить глоток чая ответил, что время вечернее, а побывать надо во многих домах, ибо для многих есть сегодня добрые «треугольные» весточки. Атабек-ага понимающе покивал: конечно, нельзя заставлять людей ждать, даже если новость и добрая.

Проводив Овез-агу, они вошли в дом, и Атабек-ага сразу же приступил к Акгуль:

— Читай быстрее, доченька, читай, что Керим-джан пишет! Не балует он нас своими письмами, много дней Овез дом наш стороной объезжал. Читай, доченька!

Они прочитали письмо много раз подряд. А потом к ним стали собираться соседи, и каждый поздравлял старика и молодую женщину с большой радостью: Керим награжден медалью «За отвагу».

— Свет очам твоим, Атабек-ага!

— Смотри, какой молодец Керим!

— За от-вагу! Это тебе не что-нибудь, отважный, значит, воин наш Керим.

— Да ты, дочка, не мни письмо-то, ты толком объясни, какой подвиг совершил Керим? За что его начальство такой большой наградой отметило?

— Своими словами расскажи, как там дело было.

— С подробностями растолкуй!

Акгуль растерянно поворачивалась по сторонам.

— Что объяснить? Я там не была, он вот что пишет: «Когда на аэродром напали „мессершмитты“, я проявил находчивость и героизм, так сказал комиссар, за это и наградили». Вот и все, подробностей не сообщает.

— Ах, сукин сын! — от души, но беззлобно ругнулся Атабек-ага. — Неужто не понимает, что у нас тут каждое слово его на вес золота! Что ему стоило побольше написать! А теперь ломай голову, догадывайся о его героизме. Ну что ты станешь делать с таким человеком!

— В тебя уродился, не жалуйся, — кольнула Огульбиби, — из тебя тоже слова клещами не вытащишь. И больше ничего он не пишет? — повернулась она к Акгуль.

— Пишет, что учится на стрелка-радиста, много раз прыгал с парашютом и скоро ему разрешат вылетать на боевые задания. Спрашивает, поправился ли Ораз, и передает привет всем. Большой привет.

При этих словах Атабек-ага приосанился, огладил бороду и обвел присутствующих горделивым взглядом — смотрите, мол, какой у меня почтительный внук, никого не обошел вниманием, никого не обидел. И слушатели покивали утвердительно, одобряя законную горделивость старика.

— Вот! — поднял палец старик. — И там радио свою изучал. Дома все время по крыше лазил, машипу-бахпш… как ее… питипон свой ковырял все время…

— Патефон, — поправила Акгуль, улыбаясь.

— Я и говорю — питипон, — подтвердил Атабек-ага. — А что такое пирчут и зачем с ним прыгать надо? Куда прыгать?

— С самолета прыгать.

Огульбиби-тувелей округлила глаза:

— А ну как разобьется с такой высоты! Это же повыше любой нашей мазанки!

Акгуль засмеялась.

— Верно, тетушка Огульбиби, повыше. Но с парашютом не страшно, мне бы дали — тоже прыгнула.

— Ты?! — Огульбиби снисходительно, с чувством превосходства оглядела молодую женщину, однако спорить не стала и только спросила: — А он какой, пирчут этот?

Акгуль замялась, потом сказала:

— Вроде большого полога от комаров. К нему веревки привязаны. Он за спиной у человека сложен и привязан. А когда человек прыгает сверху, то эта штука растопыривается и падает как сухой лист с дерева.

Ей дружно внимали и дружно ахали.

Осень сорок первого года была на исходе. Фашистские орды топтали землю Белоруссии, Украины, Прибалтики, вплотную подошли к Москве. Наши заводы, перебазированные в восточные районы страны, делали все, что могли, выбивались из сил, но работали пока не на полную мощность, явно ощущалась нехватка танков, самолетов. Она возмещалась беспримерным героизмом наших воинов. Газеты писали, что один наш истребитель вступил в бой с шестью истребителями противника и вышел победителем. Сообщалось о беспримерном подвиге капитана Гастелло, о том, что летчики под командованием полковника Преображенского бомбили военные объекты Берлина и успешно вернулись обратно…

Шесть раз уже вылетал Керим Атабеков на боевое задание. Сегодня был седьмой вылет. Казалось, можно было уже привыкнуть ко всем особенностям полета, по Керим все равно воспринимал детали взлета бомбардировщика словно впервые. Вот пилот Николай Гусельников дал полный газ — и стремительно побежали назад деревья, окаймляющие взлетную полосу. Вот перестала трястись мелкой дрожью турельная установка пулемета — это самолет оторвался от земли. Слабо, чуть слышно стукнуло — самолет убрал шасси. «Как засыпающий ребенок поджимает ноги», — подумал Керим, хотя тяжелый «СБ» совершенно не подходил для такого сравнения.

— Как дела, Абдулла? — осведомился Гусельников через переговорное устройство.

— Нормально, командир! — тотчас отозвался штурман из своей носовой кабины, отозвался быстро, точно ждал вопроса, хотя он вообще отвечал так, словно боялся, что его перебьют и не дадут договорить. — Над целью будем вовремя.

Гусельников удовлетворенно кивнул: хороший штурман Абдулла Сабиров, грамотен, точен, никогда не ошибается с прокладкой курса, с начала войны летаем вместе. А вот стрелок-радист — новичок, всего несколько вылетов, но держится вроде ничего, уверенно держится, не суетится. И стреляет прилично.

— Как у тебя, Керим? Что видно?

— Ничего не видно, товарищ лейтенант.

— Мерзнешь?

— Наоборот, жарко. Каракумы вспомнил.

— Ты там не очень в воспоминания углубляйся, наблюдай внимательнее и докладывай немедля. А то твой предшественник…

Командир не договорил, но и так ясно было — предшественник Керима недоглядел, просмотрел выскочивший из-за облака «мессер», и в результате Гусельников с трудом дотянул поврежденный «СБ» до аэродрома, на маленьком кладбище которого и похоронили незадачливого стрелка-радиста.

Поворачиваясь на турели, Керим до боли в глазах всматривается в холодную голубизну, ожидая появления врага, чтобы влепить в него хорошую пулеметную очередь, по «мессеров» не видать, исчезли даже облачка, за которыми любят таиться эти хищники, и Керим невольно переводит взгляд вниз, на землю. А там виднеются разрушенные деревни, чем-то напоминающие ледяные глыбы во время ледохода. Черные поля, подернутые наволочью дыма, похожи на раны, нанесенные войной земле, и черные трубы пепелищ словно просят помощи у неба. Мелькнула мысль: если бы в огне войны сгорел аул Торанглы, такой ли вид был бы у пожарища?