Михал Хороманьский - Певец тропических островов

— Там, в конверте, который я вам дал, вы найдете некоторые детали… и фамилию, хе! Но только при определенных обстоятельствах… Пока же прошу конверт не вскрывать, это так, на всякий случай, если… если я вдруг не зайду за ним через несколько дней… Где моя панама?.. Ах да, я ж ее сюда не брал, ха, зачем, интересно, я спрашиваю?! — воскликнул он. — До свиданья, господин адвокат… Мне необходимо сегодня же кое-что выяснить… — пробормотал Леон уже в передней. Адвокат едва успел выскочить туда следом за ним — так его гость заторопился. — Хочу поговорить со Штайсами, ну и вообще… Не знаю, доведется ли мне когда-нибудь испытать настоящий страх, но меня сегодня кое-кто… испугается! — И хлопнул дверью.

Леон, по всей вероятности, пошел в "Спортивный". Испугал ли он там кого-нибудь или испугался сам — этого адвокату уже не удалось узнать. Зато, просматривая на следующий день в утренней газете краткие сообщения о несчастных случаях, он узнал нечто другое. Заметку эту он вырезал, а газету спрятал от матери. Волею судьбы после полудня в его приемную явился новый, чрезвычайно морщинистый и обсыпанный перхотью, клиент. С фамильярной самоуверенностью он представился редактором полуофициальной газеты Трумф-Дукевичем и, прежде чем начать жаловаться на свою "глупую половину", искать путей развода, заявил с претензией на остроумие:

— Дух! В некотором роде дух направил меня сюда и вообще всегда очень, очень горячо вас рекомендовал… Вам это безусловно покажется интересным… Так получилось, что мне стали известны кое-какие подробности, можно сказать, из первых рук: я вчера был в комиссариате, когда там составляли протокол в связи с этим уголовным делом…

— Ах вот как? — произнес Гроссенберг.

— Я, видите ли, допоздна засиделся у себя в редакции, мы как раз принимали по телетайпу сообщение из Лондона… Только собрался уходить, меня останавливает секретарь и говорит, что звонил наш репортер, который занимается городской хроникой и дорожными происшествиями, хе-хе! Ну и рассказывает, как и почему тот позвонил. "Как! И вы до сих пор молчали!" — кричу я. "А чего, — говорит, — точно ведь не известно, может быть, просто однофамилец…" Ясно, что может быть! Но я все-таки схватил такси и поехал в комиссариат.

Окна в комиссариате настежь, за окнами черное небо, бледная луна и летняя духота… горит лампочка на свисающем с потолка шнуре, деревянный барьерчик, за ним полицейский инспектор и еще какой-то тип в штатском, вероятно шпик. С этой стороны барьерчика (продолжал рассказ Трумф) стояли двое мужчин, один в элегантном синем костюме, ко мне спиной, другой — лицом ко мне, в морской форме. В руке моряк держал фуражку и носовой платок, которым то и дело вытирал лоб, так что фуражка постоянно описывала над его головой круги. Физиономия у него была кислая, и почему-то он без конца посылал к чертям портовые власти в Гдыне. Я даже слышал, как он безо всякого уважения проехался по адресу самого адмирала. Ну, думаю, это какое-то другое дело. Но все же показал свое редакционное удостоверение инспектору и спрашиваю, что и как.

— Да вот, как раз заканчиваем допрос этих господ, пан редактор, — отвечает он. — Тот самый случай, который вас интересует…

— Вы, стало быть, редактор? — немедленно встревает в разговор моряк и надевает фуражку. — Да здравствует пресса! Печать — это справедливость. Сделайте милость, пан редактор, запомните мою фамилию. Очень, очень прошу при случае упомянуть, что таких людей, как я, у нас в Гдыне недооценивают… — И почему-то показывает на свой замызганный мундир и обтрепанные, протертые рукава. — Видите бахрому на рукавах? Пришлось переодеться в это рванье… Последний приличный мундир, похоже, загубил… А на ногах? — глядите: теннисные туфли — башмаки теперь тоже хоть выбрасывай.

Смотрю, а у него и правда смешной вид: синяя форма, а на ногах белые, начищенные мелом, тапочки. Но шустёр — в душу без мыла влезет. И так стал ко мне подъезжать, и эдак… мол, он видит в моих руках перо, справедливое верноподданническое перо, которым я пропесочу кого следует, а уж факты он мне сообщит. "Факты, факты, пан редактор!" И что я с помощью этого самого пера наведу порядок в гдыньских конюшнях, хе-хе… а ему верну доброе имя, реабилитирую его в глазах польского торгового флота… И те де и те пе…

— Пан поручик и вправду, того… — встревает инспектор. — Того… Вел себя как, того, гражданин…

— О Гдыне потом, поручик, — говорю я и для пущей важности вытаскиваю блокнот. — Я про вас не забуду. Но прежде всего — конкретные факты. Как можно больше фактов…

— Ну конечно, ясное дело! Извольте! — И, увидев у меня в руке перо, аж подпрыгнул.

А вот эти факты. Он стоял на палубе пароходика, который сел на мель где-то под Торунем и поэтому прибывал в Варшаву с шестнадцатичасовым опозданием. Было уже за полночь, но капитан распорядился не закрывать бар, и несколько недовольных пассажиров, поставив у ног чемоданчики и ручную кладь, сидели там, на все лады понося мели. Слышно было, как кто-то во весь голос, не щадя чужих ушей, доказывал, что французы предлагали нашему правительству расчистить Вислу в обмен за право ее эксплуатации на протяжении 99 лет. "Надо было на это согласиться!" — кричал голос. Кто-то другой, не менее возбужденный, как истинный патриот, запротестовал: по его мнению, это была бы уступка французской политике!.. Ну и поручик непольно погрузился в размышления на эту тему. Пароход уже приближался к мосту Кербедзя. С правого борта виднелись огни Праги на другом берегу Вислы, а у самого излета моста — иллюминированный штопор "американских горок" в луна парке. Веселье там, судя по всему, было в полном разгаре. От горевших на мосту фонарей на воду падали дрожащие бледно-зеленые отблески. Вдобавок еще светила луна, хотя какая-то анемичная, мутная. На мост поручик как раз и не смотрел, в ту минуту его взгляд блуждал по островкам мелей. "И верно, надо бы наконец сделать Вислу судоходной", — подумал он и тут услышал крик. Что-то светлое, точно огромная птица, затрепетало в воздухе под пролетами моста и, описав дугу, упало в воду. Как сказал поручик, он чуть ли не всплеск расслышал. Этот светлый трепещущий предмет, видать, свалился сверху, но поручику на глаза попался только в середине своего падения, или полета. Был ли тогда кто-нибудь на мосту, проезжал ли какой трамвай или извозчик, он поручиться не может. Но какая-то фигура там вертелась… "Чертова самоубийца!" — подумал поручик и первое, что сделал, — засвистел в свисток, болтавшийся на груди. Зрение у него хорошее, и он видел, что тело в белом платье (так ему показалось) не удержалось на поверхности и сразу погрузилось в воду. Тогда он сбросил с себя китель, фуражку и один башмак. Шнурки другого запутались, а поскольку он вообще носит тесноватую обувь, то так и не сумел разуться и в одном носке и одном ботинке, не переставая свистеть, побежал на корму. "Самоубийство! — крикнул он кому-то. — Утопленница!" И стал перелезать через борт. Уже сидя верхом на поручнях, увидел на палубе белую фуражку капитана. "Пан капитан! — завопил он. — Направьте прожектор вон туда!.." И, указав рукою перед собой, прыгнул в воду.