Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

С тех самых пор, как Махизер встретилась с Кыванч, этот невысокий человек следовал за ними. Поднятый воротник плаща делал его похожим на шпиона из заграничного фильма. Он тоже ловил такси, сидел в кинотеатре, смотрел на витрины. То и дело закуривая новую сигарету, бросал быстрые взгляды по сторонам, но так и не заметил, что я за ним слежу. Вот и сейчас, выйдя из такси, он закурил. Подошел к зеленой двери, открыл ее, заглянул в подъезд. Достал из кармана бумажку, что-то на ней написал, потом снова поднял воротник и перешел на другую сторону улицы, туда, где за невысокой оградой темнел погруженный во мрак пустырь. Я двинулся следом и увидел, что он стоит у дерева посредине пустыря. Я подошел и попросил закурить. Он достал из кармана зажигалку, несколько раз щелкнул ей, наконец зажег – и, едва огонь осветил мое лицо, его свободная рука дернулась к поясу. Но я оказался проворнее: выхватил нож, приставил к горлу мерзавца, потом ударил его по коленям и повалил на землю. Забрал у него пистолет.

– Кто ты такой? – спросил я. – За кем ты следишь? Чьей жене ловушку готовишь?

Он уже опомнился от первого потрясения.

– Я – представитель власти, – изрек он уверенным тоном. – Отпусти меня, не то пожалеешь.

Я врезал ему по лицу и повалил на спину. Придавил коленом его грудь.

– Ах ты, шайтаново отродье! Ублюдок ты, а не представитель власти!

Не сдержав ярости, ударил его еще раз. Он прохрипел что-то неразборчивое, не то ругательство, не то мольбу, и пару раз дернулся. Я нажал коленом сильнее, он попытался освободиться. Хрустнули ребра, и он застонал от боли. Я ощутил на лице его смрадное дыхание.

– Знаешь, кто ты такой? – спросил я. – Попробую объяснить, только вряд ли ты поймешь. Моя жена Махизер – реальность, ты – тень, что стремится ее уничтожить. Тень реальности ничего не стоит, она ничтожна. Чтобы спасти реальность от ничтожества, создать ее снова, нужны прекрасные стихи. Я ищу их. А ты? Ты враг реальности, враг истины!

После той ночи мой стальной нож чаще стал петь свою песню. За одну неделю я спас свою жену от трех теней. До чего же наивна была Махизер! Думала, что знает мир и сможет его изменить, а сама даже не замечала, что я – здесь, совсем рядом. Ходила по стамбульским улицам, не имея понятия, что происходит у нее за спиной. Металась с одного берега Босфора на другой, словно челнок. Стояла на автобусных остановках, сидела в кафе, бродила вокруг библиотек. Когда человек, с которым у нее была назначена встреча, не приходил, в тревоге спешила покинуть условное место. Ночевала в Ускюдаре, Лалели, Хисарустю в кварталах с замшелыми крышами, в холодных, сырых квартирах. Поздно ложилась, рано вставала. Поливала цветы и занималась с детьми в тех домах, где останавливалась. Когда однажды вечером она снова пришла на ту улицу в Чинили, где находится детская библиотека, и обняла Кыванч, я обрадовался не меньше, чем эти двое.

Ту ночь Махизер провела в доме Кыванч, наутро из дома не вышла. В последнее время она выглядела усталой и больной, черты лица заострились. Ей нужно было заняться своим здоровьем, отдохнуть. «Хорошо, что она хотя бы на день останется в этом доме, – подумал я. – Пока она здесь отдыхает, пойду в библиотеку, почитаю стихи». Я купил в бакалейной лавке шоколадку и медленно двинулся по улице, с которой успел сродниться. Дойдя до библиотеки, решил подождать Кыванч в саду. Вскоре калитка открылась, и она вошла в сад с широкой улыбкой на лице. Усевшись рядом со мной, спросила:

– Где ты пропадал? Так долго не приходил. Я начала волноваться.

– Ходил по другим библиотекам, – объяснил я.

– Тетя Ясемин тоже о тебе спрашивала.

– Тетя Ясемин? Обо мне?

– О тебе, конечно, о ком же еще.

– Она обо мне знает? То есть о том, что я здесь бываю?

– Разумеется. Я ей о тебе рассказала.

– Когда?

– Когда мы на прошлой неделе ходили в кино. Рассказала, как ты помог мне сделать уроки.

– Целую неделю знает…

– Да.

– Ладно, и что же она сказала?

– Что знает тебя и любит.

– Любит? Так и сказала, ты уверена?

– Уверена.

– А еще что она сказала?

– Вчера вечером она написала письмо и положила мне в портфель, чтобы я тебе отдала. Вот, смотри.

Я взял запечатанный конверт. Осмотрел его со всех сторон, покрутил в руках, не зная, что делать. В голове мелькали мысли о том, что может сулить мне это письмо: радость, горе? Тут я заметил, что Кыванч наблюдает за мной с насмешливой улыбкой. Я тоже улыбнулся и погладил ее по голове:

– Ты самая красивая девочка в этой библиотеке.

– Нам сегодня задали написать стихотворение. Ты мне не поможешь?

– Я скоро должен буду уйти. Поработай сегодня над заданием одна, ладно?

– Ладно.

– Ну, давай иди наверх, начинай писать стихи.

– Хорошо, дядя Камо.

– Удачи, Кыванч!

– Спасибо… А больше ничего?

– Ты про что?

– У тебя сегодня не будет для меня сюрприза?

– Ой, чуть не забыл! Вот, смотри, что я тебе купил.

– Шоколадка! Спасибо, дядя Камо. Я обожаю шоколадные сюрпризы!

Наблюдая за тем, как Кыванч поднимается по лестнице и входит в читальный зал, я почувствовал, что мои ладони, между которыми сжато письмо, вспотели.

Я вскрыл конверт. Посмотрел на листок, исписанный с двух сторон изящным почерком моей жены, прочитал написанные в нем слова. «Любовь», «боль», «рана», «память». Махизер выстраивала в строчки знакомые мне слова, и каждое затягивало в себя, словно водоворот. «Сожаление», «слезы», «гнев», «разлука», «слезы», «сожаление», «забыть», «простить», «судьба», «смерть», «одиночество», «судьба», «сожаление», «слезы», «забыть» – эти слова повторялись снова и снова; раз написанная фраза опять возникала несколькими строчками ниже. Вместо «близко» Махизер писала «далеко», вместо «жизнь» – «смерть», вместо «встреча» – «разлука». В другое время, в другом месте я знал значения этих слов, но что хотела сказать ими моя жена, не понимал. Ее язык не был похож ни на язык моей матери, ни на язык отца. Слова утрачивали свой смысл, сталкивались друг с другом, перемешивались, словно вспугнутые птицы, разом взлетающие всей стаей. Крыло одного слова врезалось в крыло соседнего и ломалось. Закрывалась дверь в будущее. «Я хочу забыть», – писала моя жена. «В огромном Стамбуле я чувствовала себя приговоренной к заключению», – писала она. «И хотя я люблю тебя, Камо, но прошлое – наша тяжкая ноша, мы должны избавиться от нее», – писала она.

Что же это за странное заблуждение? Она употребляла слово «любовь» точно так же, как остальные слова, не выделяя его, не придавая ему особенного значения. Я стонал от угрызений совести. Перечитывая письмо, спрашивал себя: неужели после стольких страданий я не смогу справиться с временем? Не смогу победить слепую и глухую судьбу? Я был разбит. Одинок. Во сне меня преследовали кошмары. О поверженное мое сердце! О муки совести, давние, бесконечные! Кому под силу вытерпеть эту пытку? Махизер просила, чтобы я признал ее право быть забытой, а мне требовалось другое право – право не забывать. Я не мог хотя бы на миг отвести свой внутренний взор от ее лица. Случись такое, я уже не был бы самим собой и упал бы бездыханным. Превратился бы в мертвеца, которого не примет могила. О отравленные стрелы совести! Если бы я забыл Махизер, от меня остался бы лишь труп. Пища для червей.