Филип Рот - Цукерман освобожденный

Холостяк, уже вышел на пенсию, тридцать пять лет преподавал в Университете Чикаго среднеанглийский. Курс он читал сложный, но не запредельно сложный. Однако теперь дать по морде считалось недостаточным. Обиженные мечтали теперь не врезать по носу, а разорвать на куски: только уничтожение могло удовлетворить надолго. На съезде Демократической партии предыдущим летом полицейские били сотни человек дубинками, топтали лошадьми, швыряли об стеклянные витрины за нарушение порядка и благопристойности куда менее серьезные, чем те, в которых обвиняли Цукермана все его корреспонденты. Цукерман вполне допускал, что в какой-нибудь заплеванной комнатушке висит на стене обложка «Лайфа» с его фото (без усов) и некий псих-одиночка, лежа в кровати, метает в нее дротики. Фото на обложке с подробной статьей и так уже испытание для писателей — друзей писателя, а уж тем более для полуграмотного психопата, которому, возможно, неизвестно, сколько хорошего он сделал в ПЕН-клубе. Ах, мадам, знали б вы, какой я на самом деле! Не стреляйте! Я серьезный писатель, и вообще, я такой же, как все!

Но молить о пощаде было поздно. За стеклами очков без оправы зеленые глаза напудренной фанатички налились убежденностью; подойдя вплотную, она вцепилась ему в руку.

— Ни за что… — она была немолода и с трудом справлялась с одышкой, — ни за что не позволяйте деньгам себя изменить, кем бы вы ни были. Деньги никогда никого не делали счастливым. Это только Ему под силу. — Она достала из сумочки размером как раз для «люгера» открытку с изображением Иисуса и сунула ему в руку. — «Нет человека праведного на земле, — напомнила ему она, — который делал бы добро и не грешил бы [1] Екклезиаст, 20:7. — Здесь и далее примеч. перев. . Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас» [2] Первое послание Иоанна, 1:8. .

Позже тем утром он потягивал у стойки кофе — в кафе рядом с офисом инвестиционного консультанта, изучая — впервые в жизни — деловую страничку утренней газеты, и тут подошла женщина средних лет и с улыбкой сообщила ему, что, прочитав в «Карновском» о том, как он шел к сексуальной свободе, она сама стала менее «зажатой». В банке в Рокфеллер-плаза, куда он зашел обналичить чек, длинноволосый охранник шепотом спросил его, можно ли потрогать пальто мистера Цукермана — хотел, вернувшись вечером домой, рассказать об этом жене. Когда он шел через парк, симпатично одетая молодая истсайдская мамаша, гулявшая с ребенком и собакой, преградила ему дорогу, сказав: «Вам не хватает любви, вам все время не хватает любви. Мне жаль вас». В зале периодики публичной библиотеки пожилой джентльмен постучал ему по плечу и с сильным акцентом — с таким говорил дедушка Цукермана — сообщил, что ему очень жаль его родителей. «Вы не всю свою жизнь описали, — сказал он с грустью. — В вашей жизни куда больше всего. Но вы это просто опустили. Чтобы свести счеты». И, наконец, дома — в холле его ожидал крупный веселый темнокожий мужчина из электрокомпании, чтобы снять показания счетчика. «Слушайте, так вы прямо все это вытворяли, что в книжке? Со всеми этими телками? Ну вы даете!» Показания счетчика снимает. А люди — они не показания счетчика снимают, они его книгу читают как его показания.

Цукерман был высокого роста, но не такой высокий, как Уилт Чемберлен [3] Уилтон Чемберлен (1936–1999) — американский баскетболист, его рост был 216 см. . Худой, но не такой худой, как Махатма Ганди. Одет он был как обычно: бежевая вельветовая куртка, серый свитер с высоким горлом, хлопковые брюки цвета хаки — не без элегантности, но — не Рубироса [4] Порфирио Рубироса Ариса (1909–1965) — доминиканский дипломат, знаменитый плейбой. . Темными волосами и крупным носом в Нью-Йорке никого не удивишь — это же не Рейкьявик и не Хельсинки. Но раза два, три, четыре в неделю его все-таки замечали. «Это Карновский!» «Эй, Карновский, ты поосторожнее, за такое и арестовать могут!» «Эй, Гил, хочешь, трусики покажу?» Поначалу, услышав, как его окликают на улице, он в ответ махал рукой — демонстрировал, что он свой парень. Как было проще, так он и поступал. Потом стало проще делать вид, что он не слышит, и идти дальше. Потом стало проще делать вид, что ему что-то послышалось, будто это случилось в мире, которого не существует. Перевоплощение они воспринимали как саморазоблачение и обращались к персонажу из книги. Цукерман пытался воспринимать это как похвалу — он убедил настоящих людей в том, что и Карновский настоящий, — но в конце концов стал делать вид, что он — это только он сам, и быстрыми мелкими шагами шел дальше.

В конце дня он отправился из своего нового квартала в Йорквилл и на Второй авеню нашел именно то пристанище, которое искал. Идеальное местечко, где можно спокойно посидеть с вечерней газетой — во всяком случае, так ему показалось, когда он заглянул внутрь через увешанную палками салями витрину: официантка лет шестидесяти с потекшим макияжем и в стоптанных шлепанцах, а за стойкой с сэндвичами гигант в белом, как манхэттенская слякоть, фартуке и с разделочным ножом. Было самое начало седьмого. Достаточно времени, чтобы съесть сэндвич и вернуться к семи домой.

— Прошу прощения…

Цукерман поднял взгляд от захватанного меню: у его столика стоял мужчина в темном плаще. С десяток остальных столов пустовали. Незнакомец держал шляпу в руке, всем своим видом показывая, что снял ее в знак уважения.

— Прошу прощения, я только хотел вас поблагодарить.

Мужчина был крупный, широкогрудый, с покатыми плечами и мощной шеей. Его лысую голову прикрывала единственная прядь волос, а в остальном внешность его была мальчишеская — гладкие румяные щеки, живые карие глаза, крючковатый нос торчком.

— Поблагодарить? За что?

Впервые за полтора месяца Цукерман решил притвориться, что он — совершенно другой человек. Он учился жить в новых обстоятельствах.

Его поклонник счел это скромностью. Живые, грустные глаза влажно блеснули.

— Господи, да за все! За юмор. За сострадание. За понимание наших глубинных мотивов. За все, что вы напомнили нам о человеческой комедии.

Сострадание? Понимание? Всего несколько часов назад старик в библиотеке сообщил, как ему жаль его родителей. Сегодня его встречали то так, то этак.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Цукерман.

Незнакомец показал на меню в руке Цукермана:

— Прошу вас, заказывайте. Никак не хотел вам навязываться. Был в уборной, вышел — и глазам своим не поверил. Встретить вас в подобном месте! Я только хотел подойти и поблагодарить вас перед уходом.

— Все в порядке.

— Самое невероятное, что я тоже из Ньюарка.

— Да что вы?

— Родился там и вырос. Вы уехали в сорок девятом, да? Теперь это совершенно другой город. Вы бы его не узнали. Вам бы не понравилось.

Читать дальше