Филип Рот - Цукерман освобожденный

— Нас?

— Парней из Джерси, ставших притчей во язы-цех. Вы ведь не обидитесь, если я съем сэндвич прямо сейчас? Трудно его нести — он истекает жиром.

— Как вам будет угодно.

— Не хочу вас смущать. Земляк-провинциал. Это ваш город, а вы такой человек…

— Мистер Пеплер, меня это нисколько не смутит.

Пеплер осторожно, словно снимал хирургическую повязку, развернул бумажную салфетку, подался, чтобы не испачкаться, вперед и приготовился куснуть.

— Не стоит мне такое есть, — сообщил он Цукерману. — Прошли те времена. Я, когда служил, мог есть что угодно. Надо мной все смеялись. Пеплер не человек, а мусорное ведро. Я этим славился. В Корее, под обстрелом, я выжил на таком, что и собака есть не станет. Заедал все снегом. Вы и представить себе не можете, что мне приходилось есть. Но потом эти сволочи заставили меня проиграть на третьей неделе Линкольну, на трехчастном вопросе по «Американе» — я бы на него во сне ответил, — и с того самого вечера у меня проблемы с желудком. Факт. Тот вечер меня доконал. Могу подтвердить документально — есть врачебные записи. Обо всем этом в книге написано. — Сказав это, он откусил сэндвич. Потом быстро откусил второй раз. Третий. Готово. Нет смысла длить агонию.

Цукерман протянул ему носовой платок.

— Благодарю, — сказал Пеплер. — Бог мой, вы посмотрите на меня — утираю рот платком Натана Цукермана.

Цукерман жестом показал, что ничего особенного в этом нет. Пеплер громогласно расхохотался.

— Однако, — сказал он, тщательно вытирая пальцы, — возвращаясь к Пате, вы, Натан, говорите…

Натан.

— …что по большому счету мне не о чем беспокоиться с продюсером такого ранга, с такими проектами.

— Я ничего подобного не говорил.

— Но… — встревожился! Снова на бойне! — Вы же его знаете, вы встречались с ним в Ирландии. Вы сами так сказали!

— Мельком.

— Так у Марти со всеми так. Иначе бы он ничего не успевал. Звонит телефон, слышишь, как секретарша по интеркому говорит, чтобы старик взял трубку, и ушам своим не веришь.

— Виктор Гюго на проводе.

Пеплер безудержно рассмеялся:

— Близко к тому, Натан.

Он чудесно проводил время. Цукерман должен был признать, что и он тоже. Если расслабиться, этот человек даже забавен. По дороге из кафе домой можно подцепить кого-то и похуже.

Вот только откуда ему известно, что мы живем почти по соседству? И как от него отделаться?

— Звонки ему — это просто «Кто есть кто» международной индустрии развлечений. Я вам так скажу: я совершенно уверен, что проект просто взмоет ввысь, а Марти, кстати, там сейчас и находится. По делам. Угадайте где.

— Представления не имею.

— А вы попробуйте. Вы в особенности будете впечатлены.

— Я в особенности?

— Точно вам говорю.

— Вы меня озадачили, Алвин.

Алвин.

— В Израиле, — провозгласил Пеплер. — С Моше Даяном.

— М-да…

— Есть вариант с мюзиклом по Шестидневной войне. Юл Бриннер уже, считай, подписал контракт на роль Даяна. С Бриннером для евреев это будет что-то.

— И для Пате тоже, разве нет?

— Господи Иисусе, он не может промахнуться. Он огребет кучу денег. Да у них на первый сезон все, считай, продано только за счет вечеринок после спектаклей, и это притом что сценария еще нет. Мистер Перльмуттер навел справки. Они в восторге от одной только идеи. Я вам еще кое-что скажу. Строго по секрету. Когда он на следующей неделе вернется из Израиля, я нисколько не удивлюсь, если он обратится к Натану Цукерману, чтобы тот помог с инсценировкой войны.

— Они обо мне думают?

— О вас, Германе Вуке и Гарольде Пинтере. Поминают эти три имени.

— Мистер Пеплер!

— Зовите меня Алвином.

— Алвин, кто вам это рассказал?

— Гейл. Гибралтар.

— А откуда у нее доступ к столь секретной информации?

— Ой, да господи. Во-первых, у нее потрясающая деловая хватка. Люди этого не понимают — видят только красоту. Но до того, как стать «девушкой „Плейбоя“», она работала гидом в ООН. Говорит на четырех языках. Но, разумеется, на орбиту она вышла, когда стала девушкой месяца в «Плейбое».

— На какую орбиту?

— Да на любую. Они с Пате буквально не сидят на месте. Оба владеют тайной вечного движения. Перед отъездом Марти узнал, что у сына Даяна день рождения, поэтому Гейл пошла и купила ему подарок — шахматы из чистого шоколада. Мальчик был в восторге. Вчера вечером она отправилась в Массачусетс — прыгать сегодня для ЮНЕСКО с самолета. Благотворительная акция. А в сардинском фильме, который они только что закончили снимать, она сама выполняла все трюки на лошади.

— Так она еще и актриса. В сардинских фильмах.

— Ну, корпорация сардинская. Фильм международный. Слушайте… — Он вдруг засмущался. — Она не мисс О’Ши, и близко нет. Мисс О’Ши — женщина стильная. В ней есть порода. Гейл, она… она просто без заморочек. Этим от нее так и веет. Когда ты с ней рядом.

Пеплер густо покраснел, рассказывая, чем веет от Гейл Гибралтар, когда ты с ней рядом.

— А какие четыре языка она знает? — спросил Цукерман.

— Точно не скажу. Разумеется, один из них — английский. Насчет остальных у меня не было возможности выяснить.

— Я бы выяснил на вашем месте.

— Что ж, конечно, непременно. Отличная мысль. Второй, наверное, латышский. Она оттуда родом.

— А отец Пате? На каких четырех языках разговаривает он?

Пеплер понял, что его подкалывают. Но ведь не абы кто; и, чуть помедлив, он снова признательно, от души расхохотался:

— Ой, вы не беспокойтесь. С ним все без обиняков. Старичок просто восхитительный. Когда приходишь, всегда руку жмет. А как одевается, причем не кричаще, нет. И всегда такой милый, уважительный, любезный. Нет, вот кто мне придает уверенности, честно, так этот чудесный почтенный джентльмен. Он ведет всю бухгалтерию, подписывает чеки, а когда принимаются решения, вы уж поверьте, принимает их он — тихо, уважительно. В нем нет шика-блеска Марти, но он — скала, на которой все стоит.

— Надеюсь, что так.

— Прошу вас, вы за меня не беспокойтесь. Я свой урок усвоил. Меня сбросили со счетов, да так сбросили, что и вообразить было нельзя, как далеко забросят. Я с тех пор уже не тот. Я начинал заново после войны, а тут Корея. Я после этого опять начал заново, проделал путь до самой вершины, и вдруг — бах! Это моя лучшая неделя за десять лет, я здесь, в Нью-Йорке, и наконец, наконец-то открывается хоть какая-то дверь в будущее. Мое доброе имя, мое крепкое здоровье, мои флотские заслуги и, наконец, моя чудесная, преданная невеста, которая от меня сбежала. Я никогда ее больше не видел. Из-за этих мошенников и подонков я стал ходячим позором, и я теперь не намерен так подставляться. Я понимаю, о чем вы в своей шутливой манере пытаетесь меня предупредить. Но вы не беспокойтесь, ваши ремарки я ловлю. Я предупрежден. Я уже не тот наивный провинциал, каким был в пятьдесят девятом. Я уже не думаю, что человек велик только потому, что у него сто пар обуви в шкафу и джакузи длиной три метра. А вы знаете, что меня собирались сделать спортивным обозревателем в воскресных вечерних новостях? Я должен был стать Стэном Ломаксом [6] Стэн Ломакс (1899–1987) — знаменитый спортивный обозреватель, много лет работал на американском радио. . Или Биллом Стерном [7] Билл Стерн (1907–1971) — американский актер и спортивный комментатор. .