Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Он испугался, потому что она угадала, какой язык ему родной. Левой рукой она взяла деньги, подержала напоказ, чтобы все видели, и положила на бочонок. Затем на родном языке Тарабаса проговорила:

— Вы очень несчастливый человек, сударь! По вашей руке я читаю, что вы убийца и святой! Более несчастливой судьбы не бывает. Вам суждено грешить и каяться, еще на этом свете.

Цыганка отпустила руку Тарабаса. Потупила глаза, сложила руки на коленях и опять замерла без движения. Тарабас повернулся, собираясь уходить. Люди расступились, освобождая дорогу, полные глубокого почтения к человеку, который дал цыганке два доллара. Каждое слово предсказательницы врезалось ему в память, каждое по отдельности, Тарабас мог повторить их так, как они были сказаны, но пока что не осмыслил. Он безучастно пошел дальше меж тирами и балаганами фокусников, повернул, решил уйти с ярмарки, подумал о Катерине, за которой, как всегда, вскоре зайдет, о том, что она вроде бы стала ему безразлична, и тотчас воспротивился такой мысли. Был конец августа… Над головой свинцово-серое небо, узкое каменное небо в узких улочках, среди высоких каменных домов. Уже который день ждали грозу. А ее все не было. В этой стране царили другие законы, здешняя природа подчинялась практичным здешним людям. Они же сейчас в грозе не нуждались. Тарабас мечтал о молнии, о ярком зигзаге молнии из тяжелых туч, из брюхатого неба, низко нависшего над просторными золотыми нивами. Грозы не было. Тарабас покинул ярмарку. Пошел в бар, к Катерине. Значит, он убийца и святой. Избранный для великих дел.

Чем ближе он подходил к Катеринину бару, тем яснее, как он полагал, становилась ему суть предсказания. Слова цыганки мало-помалу складывались в осмысленную цепочку. Итак, думал Тарабас, сперва я стану убийцей, а потом святым. (Невозможно ведь как бы на полпути отказаться от судьбы, которая наверняка пряла свои нити независимо от Тарабаса, и таким образом в следующий же миг добровольно изменить свою жизнь.)

Войдя в бар, Тарабас с первого взгляда не увидел Катерины среди девушек-официанток, а когда в ответ на вопрос, где она, услыхал, что Катерина попросила отгул, получила разрешение и придет только около девяти вечера, был весьма озадачен; уже это он воспринял как начало предсказанной ему судьбы. Сел за столик и заказал джин официантке, которая хорошо знала его как друга Катерины, а неуемное беспокойство спрятал под обычными шутливыми репликами, с какими завсегдатаи обращаются к официанткам. Поскольку время тянулось крайне медленно, он заказал еще джину, а затем и еще. А так как по натуре был на выпивку слабоват, то скоро потерял разумное представление об окружающем мире и обстоятельствах, в каких находился, и без всякой нужды затеял скандал.

Тогда хозяин, мужчина крепкий и упитанный, давно уже питавший к Тарабасу неприязнь, подошел к нему и велел убираться из бара. Чертыхаясь, Тарабас расплатился, вышел из заведения, однако, к огорчению хозяина, остался возле двери караулить Катерину. Спустя несколько минут она появилась, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, явно в большой спешке, со страхом в глазах и, как показалось Тарабасу, красивая, как никогда.

— Ты где была? — спросил он.

— На почте, — ответила Катерина. — Пришло письмо, заказное, я за ним ходила, почтальон не застал меня дома. Отец захворал. Помрет, наверно. Надо возвращаться домой! И как можно скорее! Ты мне поможешь? У тебя есть деньги?

Ревниво и недоверчиво Тарабас пытался прочесть в глазах, в голосе и лице возлюбленной ложь и обман. Долго смотрел на нее с пытливой, укоризненной грустью, а когда она, в полном замешательстве, опустила голову, сказал (внутри уже закипала ярость):

— Врешь ты все! Где ты была на самом деле?

В тот же миг он вспомнил, что нынче среда, день, когда у повара выходной, и подозрение обрело реальность и живость. Ужасные картины молнией мелькали в мозгу Тарабаса. Он уже стиснул кулак и ткнул Катерину в бок. Она пошатнулась, выронила сумочку, шляпка слетела с головы. Тарабас поспешно поднял сумочку, перерыл ее содержимое, не переставая твердить: «Где письмо отца?» Письма он не нашел.

— Наверно, я его потеряла! От волнения! — пролепетала Катерина, в глазах у нее блестели слезы.

— Вот как, потеряла! — рявкнул Тарабас.

Кое-кто из прохожих уже с любопытством остановился. Из бара вышел хозяин. Защищая, левой рукой обнял Катерину за плечи и отодвинул себе за спину, а правую вытянул вперед и крикнул:

— Нечего затевать свару возле моего бара! Убирайтесь! Я запрещаю вам находиться здесь!

Тарабас взмахнул кулаком и со всей силы врезал хозяину по физиономии. Крохотная капелька крови выступила на широкой переносице хозяина, потекла по щеке узкой красной полоской. Отличный удар, подумал Тарабас, сердце его возликовало, преисполнившись еще более жаркой злобой. Кровь, которую он пролил, подогрела жажду увидеть еще больше крови. Казалось, в тот миг, когда потекла кровь, хозяин стал ему настоящим, лютым врагом, единственным, какой был у него в гигантском каменном Нью-Йорке. И когда этот враг полез в карман за носовым платком, чтобы утереть кровь, Тарабас решил, что он ищет оружие. И потому бросился на хозяина, скрюченными пальцами вцепился ему в горло и душил, пока тот не упал, ударившись головой о стеклянную дверь бара. Невообразимый шум наполнил голову Тарабаса. Треск и звон стекла, глухой удар от падения вражеского тела, многоголосый крик глазеющих, забавляющихся и одновременно перепуганных прохожих, официанток и посетителей слились в океан ужасных звуков. Не отпуская могучую шею хозяина, Тарабас упал вместе с ним. Сквозь пиджак и жилет он чувствовал его плотный, мускулистый живот. Разинутый рот врага выставлял на обозрение красную глотку, бледно-серое нёбо, под которым диковинным зверьком шевелился язык, ослепительную белизну крепких зубов. Тарабас видел пузырьки пены в уголках рта, посиневшие губы, выпяченный подбородок. Внезапно чья-то незнакомая рука сгребла Тарабаса за воротник, едва не удавила, подняла вверх. Боли и насилию он противостоять не мог. Разжал пальцы. Не глядя по сторонам. Ничего вообще не видя. Неожиданно его обуял страх. Отчаянно работая локтями, он растолкал толпу; в ушах по-прежнему шумело, в груди огромный, неизъяснимый ужас. Большущими прыжками он пересек улицу, слыша за спиной погоню, крики и пронзительный свисток полицейского. Он бежал. Чувствовал, что бежит. Бежал, словно у него десять ног, недюжинная сила в бедрах и икрах, свобода впереди, смерть за спиной. Свернул в боковую улицу, бросил взгляд назад. Никого. Забежал в темное парадное, схоронился под лестницей, увидел и услышал, как погоня промчалась мимо. По лестнице спускались люди. Он затаил дыхание. Целую вечность, так ему показалось, сидел тихо-тихо… Словно в могиле. В гробу. Где-то плакал младенец. Во дворе гомонили дети. Эти голоса успокоили Тарабаса. Он одернул рубашку, пиджак, поправил галстук. Встал и опасливо пошел прочь. Улица выглядела как всегда. Тарабас вышел из подворотни. Уже свечерело. Зажглись фонари, и окна магазинов были ярко освещены.