Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

Топси (переходит к следующему цветку, Белль не позволяет ей сразу высвободить руку). А вот у этого запах любопытный!

Астон. Осторожно, осторожно! Этот цветок выделяет хлороформ.

Топси. Ах, у меня кружится голова, я чувствую слабость. Этот запах и жара… (Едва не падает. Астон ее поддерживает.)

Астон. Бедное дитя!

Кейн. Детка бедняга! Детка бедняга! (Увивается вокруг Топси, почти касаясь ее ладонями и трясясь от возбуждения. Глаза, сияющие белизной, уродливо выкатились.)

Астон. Открою дверь. От свежего воздуха вам станет лучше. (Распахивает дверь оранжереи, правой рукой все еще поддерживая Топси.)

Слышится устрашающий свист ветра. В помещение врывается снег. Цветы издают пронзительные вопли ярости и ужаса, их огоньки неистово мигают. Некоторые, совершенно почернев, падают на пол и корчатся в агонии. Цветок-спрут размахивает щупальцами, из бутонов твангума каплет кровь. Листья всех деревьев задевают друг о друга, производя резкое шуршание.

Топси (слабым голосом). Спасибо, так лучше.

Астон (закрывая дверь). Бедное дитя! Идемте снова сядем. Хлороформный цветок действительно опасен. (Растроганно ведет ее к скамейке.)

Кейн (воинственно пляшет вокруг сидящей пары). Детка бедняга, детка бедняга! Ням-ням-ням!

Сэр Джеспер. Глядя на вас, в тысячный раз убеждаешься, как это небезопасно – играть доброго самаритянина по отношению к страдающему лицу противоположного пола. Даже наш славный Кейн едва не плачет от жалости.

Белль. О, знать бы, что сейчас случится! Как волнительно! Я рада, что Хенрика уснула.

Топси. Это было глупо с моей стороны – вдруг так ослабеть.

Астон. Мне следовало вовремя предупредить вас о хлороформе.

Белль. Какое приятное чувство! Я словно бы принимаю горячую ванну с вербеной и солью. Тело до того расслаблено, что едва хватает сил пошевелиться, но мне так хорошо!

Астон. Как вы теперь себя чувствуете? Боюсь, вы очень бледны. Бедное дитя!

Кейн. Детка бедняга! Детка бедняга!

Сэр Джеспер. Я немного смыслю в таких вещах, но, по-моему, дорогой Астон, настал самый подходящий момент.

Астон. Мне так жаль! Ах вы бедненькая… (Очень осторожно целует ее в лоб.)

Белль. А-а-ах…

Хенрика. Ой! Он поцеловал меня. Но он такой добрый и милый, такой добрый и милый! (Пошевелившись, снова впадает в сонный транс.)

Кейн. Детка бедняга! Детка бедняга! (Наклоняется через плечо Астона и начинает грубо целовать безвольно разомкнутые губы Топси.)

Она открывает глаза, видит черное лоснящееся лицо, зубы из слоновой кости с позолотой, толстогубый розовый рот и эмалевые белки выпученных глаз. Кричит. Хенрика, встрепенувшись, тоже принимается кричать. Топси соскальзывает на пол. Кейн и Астон остаются лицом к лицу с Хенрикой. Она бледна, как смерть, полные ужаса глаза широко раскрыты. Дрожит всем телом.

Астон (отталкивает Кейна, тот опрокидывается на спину). О, простите меня (падая на колени перед жалкой фигурой Хенрики) , простите! Я животное! Не знаю, о чем я только думал, когда осмелился на такое!

Сэр Джеспер. Мой милый мальчик, боюсь, вы с Кейном слишком хорошо знаете, о чем вы думали. Слишком хорошо…

Астон. Сможете ли вы меня извинить? Сам я себя извинить не могу.

Хенрика. Ах, вы сделали мне больно, вы напугали меня. Я не в силах это терпеть. (Плачет.)

Астон. О боже! О боже! (У него на глазах тоже появляются слезы. Берет руку Хенрики и начинает целовать.) Мне так жаль, так жаль!

Сэр Джеспер. Если будешь недостаточно осторожен, Астон, тебе опять придется иметь дело с Кейном.

Кейн уже встал и крадется к паре, стоящей посреди оранжереи.

Астон (оборачиваясь). Кейн, скотина, пошел вон! (Кейн отползает.) О, простите ли вы меня за мою свинскую выходку? Что мне сделать, чтобы вы меня простили?

Топси (придя в себя, поднимается и оттесняет Хенрику на задний план). Благодарю вас. Все в порядке. Думаю, будет лучше, если мы больше ни слова не скажем об этом. Забудем случившееся.

Астон. Так значит, вы меня прощаете?

Топси. Конечно, конечно. Пожалуйста, встаньте, мистер Тиррелл.

Астон (поднимаясь). Ума не приложу, как я мог вдруг превратиться в такое животное.

Топси (холодно). Кажется, мы договорились больше не упоминать об этом инциденте.

Молчание.

Сэр Джеспер. Ну что, Астон? Было довольно забавно.

Белль. Напрасно, Топси, ты обошлась с ним так холодно. Бедный молодой человек! Он в самом деле раскаивается. Это сразу заметно.

Хенрика. Но ты видела то ужасное лицо? (Содрогается и закрывает глаза рукой.)

Астон (подбирает свою куклу и манипулирует ею). Здесь очень жарко, не правда ли? Не вернуться ли нам в танцевальный зал?

Топси (тоже подбирает свою куклу). Да, давайте вернемся.

Кукла Астона. Что это играют? Кажется, «Розы Пикардии»?

Кукла Топси. Полагаю, да. Оркестр очень хорош, вы не находите?

Кукла Астона. Да. В обеденное время они играют в «Некрополе». (Джесперу.) О господи, какой же я осел! Совсем забыл! Ведь она сама мне это говорила, когда мы вошли.

Кукла Топси. В «Некрополе»? В самом деле?

Кукла Астона. Оркестр очень хорош и паркет тоже.

Кукла Топси. Да, пол натерт превосходно, не правда ли? Совсем как стекло…

Выходят. За ними следуют члены их семей. Белль поддерживает Хенрику, все еще очень слабую после пережитого потрясения.

Белль. Как это было волнительно! Правда, Хенрика?

Хенрика. Ах, было ужасно! Ужасно! О это лицо…

Кейн, подавленный, молча следует за Астоном. Сэр Джеспер замыкает шествие. Его физиономия выражает свойственную ему немного скучающую насмешливость. Зажигает сигарету.

Сэр Джеспер. Чудесный вечер, чудесный вечер… Теперь, когда он окончен, я и не знаю, был ли он вообще.

Выходит. В оранжерее становится пусто. Вспыхивают пестики цветков. Глаза асафетиды важно моргают. Листья дрожат, раскачиваются и шуршат. Кое-кто из цветов потихоньку усмехается, а алокузия, иронически присвистнув, напоследок громко и по-восточному смачно икает.

Занавес медленно опускается.

[118] © Перевод. В. Мисюченко, 2019. Кинфия – одно из имен древнегреческой богини лесов и холмов Артемиды-охотницы; в древнеримской мифологии Артемиде соответствовала Диана, богиня растительного и животного мира, женственности и плодородия, олицетворение Луны; самое имя Диана буквально означает «богиня». Эта «многослойность» ассоциаций, вызываемых именем в названии, возможно, ключ к более полному восприятию рассказа.

Когда (лет эдак через пятьдесят) внуки спросят меня, что я делал в Оксфорде в те далекие времена наступавшего чудовищного нашего века, я оглянусь, всматриваясь во все более необозримую бездну времени, и (с совершенно чистой совестью) поведаю им, что никогда меньше восьми часов в день не работал, что проявлял живой интерес к общественной деятельности и что кофе был самым крепким напитком, каким я себя взбадривал. А они (весьма справедливо) спросят… впрочем, надеюсь, это до моих ушей не дойдет. Вот почему я намереваюсь как можно скорее засесть за мемуары, до того, как успею все перезабыть, с тем чтобы, имея правдивое свидетельство перед глазами, во времени грядущем я никогда не оказался способен (сознательно или неосознанно) рассказывать враки о самом себе.