Олдос Хаксли - Монашка к завтраку [сборник]

Молодой человек кивнул.

– Да упокоит Господь его душу, – богобоязненно сказал капитан. – Но что вы думаете, куда лучше отвезти тело – на Менорку или в Геную? На Менорке немало дадут за собственного мученика. В то же время, если Генуя получит такую священную реликвию, слава ее возрастет, хотя праведник и никак не связан с городом. Вот в чем сложность-то. Понимаете, а вдруг мои генуэзцы не захотят тела, потому что он с Менорки, а не их земляк. Тогда, отвезя его туда, я окажусь в дураках. Ох, как же трудно, как же трудно. И все-то нужно продумать. Не знаю, конечно, но мне сдается, сначала все-таки стоит отвезти его на Менорку. Как вам кажется?

Испанец пожал плечами:

– Ничего не могу вам посоветовать.

– О Господи, – пробормотал капитан, заторопившись с кормы, – вот мудреный узел эта жизнь, а ты его распутывай.

[133] © Перевод. Н. Волжина, наследники, 2019.

– Мисс Спенс сейчас пожалует, сэр.

– Благодарю вас, – сказал мистер Хаттон, не оборачиваясь. Горничная мисс Спенс была до такой степени уродлива – уродлива предумышленно, как ему всегда казалось, злонамеренно, преступно уродлива, – что он старался по возможности не смотреть на нее. Дверь закрылась. Оставшись один, мистер Хаттон встал и заходил по гостиной, поглядывая на знакомые вещи, которые встречало здесь его созерцательное око.

Фотографии греческой скульптуры, фотографии римского Форума, цветные репродукции картин итальянских мастеров – все такое бесспорное, такое известное. Бедняжка Дженнет! Какая узость кругозора, какой интеллектуальный снобизм! О ее подлинном вкусе можно судить вот по этой акварели уличного художника, за которую она заплатила два с половиной шиллинга (а за рамку тридцать пять). Сколько раз ему приходилось выслушивать от Дженнет эту историю, сколько раз она восхищалась при нем этой ловкой подделкой под олеографию. «Подлинный художник, и где – на панели!» – и слово «художник» звучало в ее устах с большой буквы. Понимайте так, что ореол его славы осенил отчасти и Дженнет Спенс, не пожалевшую дать ему полкроны за копию с олеографии. Она как бы воздавала должное собственному вкусу и художественному чутью. Подлинный старый мастер за полкроны. Бедняжка Дженнет!

Мистер Хаттон остановился перед небольшим продолговатым зеркалом. Нагнувшись слегка, чтобы разглядеть в нем свое лицо, он провел белым холеным пальцем по усам. Усы у него были такие же пышные и золотистые, как и двадцать лет назад. Волосы тоже не поседели, и пока что никакого намека на плешь – только лоб стал несколько выше. «Как у Шекспира», – улыбнувшись, подумал мистер Хаттон, разглядывая блестящую и гладкую крутизну своего чела.

С другими спорят, ты ж неуязвим… Из бездн к вершинам… Величие твое… Шекспир! О, если бы ты жил средь нас!.. Впрочем, это, кажется, уже о Мильтоне – прекрасная дама Христова Колледжа. Да, но в нем-то, в нем самом ничего дамского нет. Таких, как он, женщины называют настоящими мужчинами. Поэтому он и пользуется успехом – женщинам нравятся его пышные золотистые усы и то, что от него приятно пахнет табаком. Мистер Хаттон снова улыбнулся – он был не прочь подшутить над самим собой. Прекрасная дама Христова? Э-э, нет! Дамский Христос – вот он кто. Мило, очень мило. Дамский Христос. Мистер Хаттон пожалел, что здесь не перед кем блеснуть таким каламбуром. Бедняжка Дженнет – увы! – не сможет оценить его.

Он выпрямился, пригладил волосы и снова заходил по гостиной. Римский Форум, бр-р! Мистер Хаттон терпеть не мог эти унылые фотографии.

Вдруг он почувствовал, что Дженнет Спенс здесь, стоит в дверях. Он вздрогнул, точно застигнутый на месте преступления. Дженнет Спенс всегда появлялась бесшумно, как призрак, – это была одна из ее особенностей. А что, если она давно стоит в дверях и видела, как он разглядывает себя в зеркале? Нет, не может быть! А все-таки неприятно.

– Вы застали меня врасплох, – сказал мистер Хаттон, с протянутой рукой идя ей навстречу, и улыбка снова заиграла у него на лице.

Мисс Спенс тоже улыбалась – своей улыбкой Джоконды, как он однажды полунасмешливо польстил ей. Мисс Спенс приняла комплимент за чистую монету и с тех пор старалась держаться на высоте леонардовского образца. Отвечая на рукопожатие мистера Хаттона, она продолжала улыбаться молча – это тоже входило в роль Джоконды.

– Как вы себя чувствуете? Надеюсь, неплохо? – спросил мистер Хаттон. – Вид у вас прекрасный.

Какое странное у нее лицо! Этот ротик, стянутый улыбкой Джоконды в хоботок с круглой дыркой посредине, словно она вот-вот свистнет, был похож на ручку без пера. Надо ртом – тонкий нос с горбинкой. Глаза большие, блестящие и темные – глаза того разреза, блеска и темноты, которые будто созданы для ячменей и воспаленно-красных жилок на белке. Красивые, но неизменно серьезные глаза, ручка без пера могла сколько угодно изощряться в улыбке Джоконды, но взгляд оставался по-прежнему серьезным. Смело изогнутые, густо прочерченные темные брови придавали верхней части этого лица неожиданную властность – властность римской матроны. Волосы были темные, тоже как у римлянки; от бровей кверху – истинная Агриппина.

– Решил заглянуть к вам по дороге домой, – говорил мистер Хаттон. – Ах, как приятно… – он повел рукой, охватив этим жестом цветы в вазах, солнечные блики и зелень за окном, – как приятно вернуться на лоно природы после делового дня в душном городе.

Мисс Спенс села в кресло и указала ему на стул рядом с собой.

– Нет, нет, увольте! – воскликнул мистер Хаттон. – Тороплюсь домой, надо узнать, как там моя бедная Эмили. Ей нездоровилось с утра. – Тем не менее он сел. – Все жалуется на приступы печени. Вечное недомогание. Женщинам… – Мистер Хаттон осекся на полуслове и кашлянул, стараясь замять дальнейшее. Он чуть не сказал, что женщинам с плохим пищеварением не следует выходить замуж; но это было бы слишком жестоко с его стороны, да он, собственно, так и не думал. К тому же Дженнет Спенс веровала в неугасимый пламень чувств и духовное единение. – Эмили надеется, что ей будет лучше, – добавил он, – и ждет вас к завтраку. Приедете? Ну, пожалуйста! – Он улыбнулся для вящей убедительности. – Учтите, что приглашение исходит и от меня.

Она потупилась, и мистеру Хаттону показалось, что щеки у нее чуть порозовели. Это была дань ему; он провел рукой по усам.

– Если Эмили действительно не утомит мой приезд, я непременно буду.

– Разумеется, не утомит. Ваше присутствие подействует на нее благотворно. И не только на нее, но и на меня тоже. Поговорка «третий лишний» обычно не распространяется на супружескую жизнь.

– О-о, какой вы циник!