Виктория Борисова - Рабство по контракту

— Садись, ешь, а то на работу опоздаем!

Да будь она неладна, эта работа! Павел покорно сел к столу, подцепил на вилку кусок… Кажется, за всю жизнь не ел ничего вкуснее!

Надя убежала наводить красоту и через несколько минут вышла такая, какой он привык видеть ее раньше — в строгом костюме, собранная, деловая…

Только сегодня румянец у нее на щеках был не из косметички да глаза сверкали особенным блеском.

— Давай собирайся, пора уже! — торопила она, и Павел, на ходу дожевывая завтрак, покорно пошел к двери. Он поскреб ладонью щеку и подумал, что неплохо бы побриться, но теперь это, пожалуй, уже не имеет никакого значения.

По дороге к офису Павел с Марьяной попали в пробку. Кругом сигналили машины и нервные водители изо всех сил пытались пролезть вперед, втискиваясь в любое, даже самое узкое пространство между автомобилями, но ему было совершенно все равно — в первый раз, наверное. Тепло, сухо, на голову не каплет, и любимая женщина сидит рядом… Что еще человеку надо?

Когда впереди уже показалось знакомое здание, увенчанное стеклянной башенкой, Марьяна озабоченно сказала:

— Только высади меня, пожалуйста, подальше. Не дай бог наши увидят…

Павел нахмурился. Тоже мне, конспираторша! Штирлиц в юбке. Было немного обидно, что она как будто стыдится их связи, словно чего-то грязного и недостойного вроде дурной болезни или судимости.

— Надя, ну чего ты боишься? Разве нам есть что скрывать? Мы же взрослые люди, в конце концов!

— Ну, понимаешь, политика компании… — начала она не очень уверенно.

Ага. Хороша политика. Служебный роман — почти преступление, а свальный грех в сауне — это ничего, можно! Способствует сплочению коллектива.

Павел вспомнил новогоднее действо в доме отдыха — и аж передернулся от отвращения. Надя, Наденька, как хорошо, что тебя там не было!

Он тяжело вздохнул, но спорить не стал.

— Ладно, хорошо. Высажу тебя во-он в том переулочке!

— Спасибо!

Марьяна чмокнула его в щеку и выпорхнула из машины. Он пару минут смотрел ей вслед, видел, как стройная фигурка скрылась в арке, и только тогда тронулся с места.

На работе его встретили неприветливо. Непонятно было, каким образом о его неудачном выступлении стало известно, но когда Павел шел по длинному коридору, сослуживцы как-то странно косились в его сторону. Даже секретарша Люся отводила глаза.

— Александр Анатольевич просил вас зайти… Немедленно.

Ну что ж, немедленно так немедленно. Он был вполне готов к этому разговору. Павел аккуратно повесил пальто, пригладил чуть растрепавшиеся волосы и постучал в дверь кабинета начальника.

— Разрешите?

— Да, пожалуйста.

Александр Анатольевич выпрямился в кресле, откинулся назад, видимо, приготовившись к неприятному разговору. Теперь он вовсе не выглядел добрым и милым, как раньше, напротив — в лице его появилось что-то жесткое, и глаза смотрели холодно и колюче. Он молча указал ему на стул. Ну что же, видать, началось…

— Павел Петрович, чем вы можете объяснить то, что случилось с вами в суде? Я все могу понять, но есть же границы! Не буду скрывать, Главный очень недоволен… Вы ведь понимаете, чем это чревато?

Павел кивнул. Еще бы не понять! Мысленно он уже попрощался и с работой, и с дальнейшими перспективами на адвокатском поприще.

По-настоящему его беспокоило только одно — а как к этому отнесется Марьяна? Вдруг она согласна быть с ним рядом только до тех пор, пока он обретается в статусе многообещающего молодого юриста и не захочет иметь ничего общего с безработным неудачником?

Он тут же отогнал эту мысль. Не ко времени сейчас. А начальник все не унимался:

— Вы понимаете, что ставите под удар компанию? Подводите людей?

Слушать его порядком надоело. Прямо как завуч на комсомольском собрании! Павел вздохнул и сказал:

— Да, понимаю. И поэтому… Будьте добры, лист бумаги у вас можно попросить?

— Зачем? — Александр Анатольевич посмотрел на него с неподдельным изумлением.

— Написать заявление об уходе, — вежливо объяснил он. — «По собственному желанию…» И дальше как положено.

Начальник даже карандаш выронил. Кажется, такого поворота он не ожидал! На лице его отразилась гамма самых разнообразных чувств. Тут было и возмущение, и гнев, и даже страх… Но главное — недоумение. Сейчас Александр Анатольевич больше не казался ни добрым, ни злым. Просто немолодой усталый человек, который больше всего на свете хочет избежать проблем. Особенно заметны стали мешки под глазами, поредевшие волосы на макушке, землистый оттенок кожи…

— Ну, погодите, стоит ли вот так, сразу… — забормотал он. — Разумеется, ситуация сложилась не самая удачная, но ведь не все еще потеряно! У вас есть возможность как-то реабилитироваться, вернуть доверие… Поверьте, мы ведь тоже не звери! Вы не так давно работаете в компании, еще не знаете многих нюансов…

— И, похоже, уже не узнаю. Извините, Александр Анатольевич, у меня есть причины, чтобы так поступить.

Павел бесцеремонно притянул в себе чистый лист, достал ручку из внутреннего кармана и начал писать.

— Простите, а на чье имя? — Павел вдруг вспомнил, что до сих пор не знает фамилии Главного. В компании его именовали только так, и при одном упоминании о нем слегка понижали голос. Так, наверное, относились древние евреи к своему безжалостному и суровому богу — с трепетом, но не с любовью.

— На мое, — механическим голосом отозвался начальник. Наконец, в глазах его мелькнуло что-то вроде озарения. — Вам что, платят мало? Кто-то предложил вам больше? Нас тут только двое, скажите откровенно!

Ага, только двое! Кругом понатыканы видеокамеры, да и жучков, неверное, немало. Прослушиваются телефонные переговоры, просматривается электронная почта, и дабы нерадивый сотрудник не терял даром драгоценного рабочего времени, за ним наблюдают даже в сортире. «Большой брат смотрит на тебя…» Оруэлл может отдыхать, так что ура техническому прогрессу.

— Нет-нет, дело совсем не в этом.

— Так в чем же? Объясните, наконец!

Павел на мгновение перестал писать и посмотрел в лицо начальника. Что сказать ему? «Неправедное стяжание — прах»? Что нельзя идти против своей совести, даже если за это много платят? Для взрослого и умного человека такие слова — просто пустое сотрясение воздуха… Впрочем, как и для него самого совсем недавно.

— Причины сугубо личного свойства, — сказал он, протягивая через стол сове заявление, — завтра я зайду за документами. С вами приятно было работать, но… так уж вышло. Простите.

Этот день — первый по-настоящему свободный день за долгие годы, когда над головой не висела какая-нибудь срочная работа, когда он был предоставлен только самому себе и никому больше — Павел провел и странно, и бестолково. Сначала он долго бродил пешком по центру, плутал в каких-то переулках, состоящих из строек и домов, предназначенных на снос, потом вышел на старый Арбат. Это место в Москве он никогда не любил. Кичевые безвкусные картины с аляповатыми пейзажами, выставленные художниками на продажу, лотки со всякой сувенирной чепухой а-ля рюсс вроде матрешек и советской еще военной формы (где ее только берут, интересно?), гуляющие толпы иностранных туристов и московских обалдуев, диковатого вида молодые люди, завывающие песни собственного сочинения, даже вычурные фонари оставляли ощущение чего-то слишком нарочитого, ненастоящего. Как будто давным-давно, еще на заре перестройки, люди договорились играть что-то вроде спектакля-перфоманса, изображая перед иностранцами сцены из богемной жизни, да так заигрались, что восприняли ее всерьез, и даже не поняли, что времена уже изменились.