Борис Могильнер - Березонька

Мальчишка рад гостинцу.

— Спасибо вам! — сказала женщина.

А малыш повторял как эхо:

— Пасибо!

«Забыл, как надо обходиться с женщинами и детьми», — размышлял Давид Исаевич растерянно.

— Что же вы стоите у порога? — воскликнула хозяйка. — Раздевайтесь-ка. Шинельку можно вон на том гвоздочке повесить, — указала она кивком на стену.

Долго отдыхать, однако, не пришлось. Возможно, резко обострилась обстановка под Майрамадагом, потому что командир бригады шифрованной радиограммой приказал третьему батальону начать наступление не утром, как предусматривалось первоначальным планом, а немедленно. Сигналом для начала операции послужат три залпа «катюш».

Сообщая об этом Давиду Исаевичу, командир батальона осведомился:

— В темноте трудно вести прицельный огонь, хотя бы попугать фрицев сможешь?

— Мы выпустим в небо осветительные ракеты, верю, что все будет хорошо, все будет в порядке, — ответил Давид Исаевич.

Тени мелькали в темноте. Скрытые шорохи будоражили тишину. Так, поди, шуршат ранней весной новорожденные ручейки под спокойным снежным покровом. Так затаенно поднимается к вершинам деревьев, к ветвям, к распускающимся почкам сок земли. Неба нет, только горы с обеих сторон. Давид Исаевич крался с автоматом в руках, за ним следом — его сопровождающие. Справа и слева, спереди и сзади — бойцы третьего батальона.

Вот наконец исходный рубеж. Отсюда будет предпринята атака на врага. Вспыхнули немецкие осветительные ракеты. В их мигающем желтоватом свете видны позиции врага.

Давид Исаевич просит радиста включить рацию.

Батарея отзывается тут же, очевидно, там уже давно ждут весточки от них.

Все с нетерпением ждут сигнала. Но залп «катюш» все равно раздался неожиданно. Ярко-красные костры расцвели на переднем крае противника. Гудит и сотрясается земля. Совсем рядом приподнялись и побежали вперед, гулко топая ногами, солдаты третьего батальона.

Давид Исаевич передает команды на огневые позиции батареи.

Напряженно всматривались в темноту артиллеристы. Вот он! Осветительный снаряд расколол ночное небо. Теперь можно действовать уверенней.

Ночью взрывы вообще звучат громче, чем днем. Кажется, что снаряды рвутся совсем рядом, у подножия гор.

Шквальный огонь батареи Давида Исаевича хорошо помогает бойцам атаковать фашистов, но настает момент, когда наши солдаты так близко подбираются к противнику, что огневая завеса грозит причинить урон не только ему. И Давид Исаевич вынужден прекратить огонь. Проходит миг, второй, бой продолжался. Давид Исаевич здесь теперь вроде лишний. Куда себя девать?

— Надо пойти вперед, узнать, как там дела, — сказал Давид Исаевич. Он пристально посмотрел на своих помощников.

Те не ответили.

— Только бы не потерять связь с батареей, — продолжил Давид Исаевич.

— Есть не потерять!

— Если станет возможным возобновить огонь батареи, я позвоню в штаб батальона и вы уже сами передадите мои команды на батарею.

— Есть!

— Сколько гранат у вас? Одолжите парочку…

— Товарищ командир, кто-то из нас пойдет с вами.

— Оставайтесь здесь вдвоем. Так будет лучше.

Давид Исаевич сделал шаг в темноту и исчез.

Все ближе и ближе визжат мины. Пули стучат в стволы деревьев. Воя, проносится мимо уха осколок. В эти звуки вплетается тяжкий вздох. Кто — то стонет. Слышится утешающий женский голос:

— Целы ноги твои, миленький. Ну, немножечко потерпеть надо, ты ведь мужик…

Давид Исаевич спросил у санитарки, которая тащила на себе молоденького бойца:

— Помочь?

— Как-нибудь сама справлюсь. Помочь надо тем, кто впереди. Тоже мне помощник нашелся, — в голосе ее явно пробилось раздражение.

Лишь теперь Давид Исаевич понял, что он, видимо, не прав. Надо было оставаться на своем месте. Но что-то толкает его вперед, может быть, резкое замечание санитарки.

— О, артиллерия! Хорошо, что ты здесь, — воскликнул радостно командир второй роты, увидев рядом с собой Давида Исаевича. — Понимаешь, потерял я связь с комбатом. Видишь трассирующие? Пулемет не дает поднять головы. Может, поможешь, бог войны, а?

Что ответить товарищу? Что он, Давид Исаевич, бессилен? Зачем же он пришел сюда? Поговорить? Думает Давид Исаевич лишь одну секунду.

— Пулемет уничтожу, — твердо сказал он.

— Очень обязан буду, — повторил командир роты. — Дай пару залпов.

«А я-то на твою линию связи рассчитывал», — горько усмехнулся Давид Исаевич.

И вот он уже ползет навстречу летящим огонькам. Эти светлячки — трассирующие пули. Кажется, что кто-то вблизи зажигает спички и искры сыплются на землю. Давид Исаевич держал в ладонях две гранаты. Немного мешает ему ползти автомат, болтающийся на шее. Сколько времени прошло? Минута? Вечность?

Когда Давид Исаевич подполз к вражескому пулеметному гнезду и приподнялся, чтобы швырнуть гранату, один из фашистских пулеметчиков заметил его, что-то крикнул, но поздно: раздались подряд два взрыва, и в то же время что-то невидимое со страшной силой ударило Давида Исаевича в плечо.

Возле красного уголка с двумя связками книг стояла Анна Арнольдовна. Она не спешила зайти туда, потому что видела в полутьме коридора Коростенского. Двигался он что-то слишком медленно, едва переставлял ноги. Издалека могло показаться, что он пьяненький. Однако Норшейн знала, что он не пьет. Потому-то и смотрела на него с изумлением.

Поравнявшись с Норшейн, Давид Исаевич остановился, встряхнул головой, чтобы вернуться из своих воспоминаний и прийти в себя. После этого он наклонился и прочитал надписи на корешках томов в связках Анны Арнольдовны.

— Изнемогаете под тяжестью науки? — произнес он.

— Коню овес не ноша, — засмеялась Анна Арнольдовна. — Изводишь единого слова ради тысячу тонн словесной руды.

— А я-то думаю-гадаю: где литературоведы набирают для своих трактатов столько словес? — улыбнулся Коростенский. — Весьма просто, оказывается: друг у дружки занимают.

— А как же иначе? — парировала Анна Арнольдовна. — Однако с толком, умеючи делают это. По бородатой аспирантской заповеди: «Не занимай у одного автора — это называется плагиат, и у двоих — не одалживайся, такое назовут компиляцией». Тащить — так не менее чем у трех сразу — тогда и сочтут диссертацией. Не менее чем у троих, Давид Исаевич. — Она опустила связки книг на пол, элегантно поправила обеими ладонями коротко подстриженные волосы: — Набрала уйму беллетристики и ума не приложу, как домой доставлю — льет, будто из ведра.

И опять Коростенский почувствовал, что эта женщина с переменчивыми глазами заставляет его держаться настороже. Давид Исаевич погладил усы.

Любопытно, что разные стихии могут уживаться в одном человеке. На днях жена познакомила его со статьей Норшейн, которую кафедра рекомендовала опубликовать. Статья была небольшая, около печатного листа. Перевернув последнюю страницу и прихлопнув ее машинально ладонью, Давид Исаевич понял, что ему хочется еще раз побередить рукопись. «Незаурядно!» — с удивлением подумал он. Труд Норшейн был полон оригинальных мыслей. Красиво сделала его Анна Арнольдовна. Почему он до сих пор не сказал ей об этом своем впечатлении, Давид Исаевич не мог себе объяснить. Значит, скажет сейчас: