Венедикт Ерофеев - Глазами эксцентрика

Служеньс муз не терпит суеты.

Начинает Веничка кошмаром, сходя со ступеньки в подъезде, по счету снизу сороковой — в город, который утро уже красит нежным светом, город, готовый закипеть и возмогучеть. Выходит Веня, прижимая к сердцу чемоданчик, и видит вдруг пидора, скребущего тротуар, и черным коршуном спускается ужас: рано. ”От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого” (Матф. 27:45). Да, ”о, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа — время от рассвета до открытия магазинов!”

Как и всякому человеку, Вене надо к Кремлю. Ему с первой же строки надо к Кремлю — в болезненно-извращенном мазохизме, туда, где закаляется сталь, где кавалеры Золотой Звезды замужем за стряпухами, где круче всего закругляется земля, где бьется пульс планеты. И до последней страницы, когда ”с последней ступеньки бросились душить, сразу пятью или шестью руками” — до последней страницы горят во мраке рубиновые звезды и выезжает маршал на коне, маршал, знаменитый по всей стране. Но бережет между первой и последней страницами Веню Нечто, раз за разом выводя к Курскому вокзалу и увозя к Петушкам. Мелькают любезные сердцу Серп и Молот, Карачарово, Назарьево, но сил нам нет кружиться боле, колокольчик вдруг умолк.

” — Ты от нас? От нас хотел убежать? — прошипел один”. И в его вопросе меньше гнева, чем истерического любопытства. ”...И схватил меня за волосы, и сколько было силы хватил меня головой о кремлевскую стену”. О стену древнего Кремля, к которому пришел наконец Веня.

И может быть, напрасно бежал он от ада Кремля в рай Петушков, напрасно рвался к совершенству: к рыжеволосой дьяволице с косой до попы, к младенцу, умеющему произносить букву ”Ю”, к ресторанам, где к вымени безропотно и торопливо несут херес. Круг замкнулся, и ангелы насмеялись над Веней. Да и ангелы ли эго? Может, мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине, визгом жалобным и воем надрывая сердце? Ну вот ведь сказано же: визгом и воем, а он — смех!

Нет никакого ада, нет никакого рая, есть только то, что есть, и нет ничего страшнее этого, и нет спасения.

В самом начале дня-жизни-книги было сказано слабому и растерянному: ”Талифа куми”, и он встал и пошел, сперва шатаясь от холода и горя, потом стервенея и веселясь, и розовое крепкое за рупь тридцать семь стало его кровью, и ласковая громада Курского вокзала выпустила его в Елисейские поля. А в конце дня-жизни-книги, когда он, скрючившись на верхней лестничной площадке, слушал жуткий скрип дверей, они собрались все: Луи Арагон под руку с Эльзой Триоле, ревизор Семеныч в исподнем, Митричи в соплях, декабрист в коверкотовом пальто, палачи из привокзального ресторана, соратники по революционному перевороту... С той, с этой стороны, из ада и из рая. А ТЕ поднимались, держа в руках обувь, и никто не мешал им, только ангелы, повизгивая, хохотали. И в дикой мешанине дня-жизни-книги уже он воззвал: ”Или, или, лама савахфани!” Но — ”они вонзили свое шило в самое горло... Я не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки, густая красная буква ”Ю” распласталась у меня в глазах и задрожала. И с тех пор я не пришел в сознание и никогда не приду”.

Потому что нет никакого ада, нет никакого рая, есть только то, что есть, и нет ничего страшнее этого, и нет спасения.

ПРИМЕЧАНИЯ

1А.С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10 тт. Изд. АН СССР, М., 1957, т. 2, стр. 269.

2Ф. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль, М., 1956, стр. 8

3М. Ю. Лермонтов. Собр. соч. в 4-х тт. М., 1975, т. 1, стр. 25.

4См. А. Терц. Голос из хора. Лондон, 1973, стр. 18.

5Орлов О. В., Федоров В. И. Русская литература. М., 1972, стр. 248.

7Аристофан. Мир, стр. 470. В кн.: Античная драма, БВЛ, М., 1970.

7Н. Г. Чернышевский. Собр, соч. в 5 тт. М., 1974, т. 1, стр. 364-365, 375, 383.

8В. И. Ленин. Письма к родным, 1884-1919. М., 1934, стр. 267-268.